Утопия шофёра Василия

У Васи Снегирева были серые, слегка косившие глаза и доброе сердце. Если его глаза ни для кого не представляли большого секрета, то про сердце знали лишь немногие избранные, да и то не наверняка.

Вася Снегирев жил, как умел, работал, как положено, а в свободное от работы время помогал жене по хозяйству. Второй год они с женой жили вдвоем: их сын служил в армии и должен был прийти весной. Они ждали. Иногда Вася заходил в комнату сына, квадратную, прибранную, пустую, и внимательно осматривал ее, как бы для того, чтобы обрести в привычном расположении вещей приятное расположение духа.

И обретал. Но не до конца.

Сын был такой проказник, такой фейерверк, что грусть брала даже по его шалостям, от которых прежде стонала душа, а рука сама собой тянулась к ремню.

Васе Снегиреву не хватало движения. Двигалась жена, вытирая пыль на потускневшей, некогда полированной мебели, двигался сам Вася, махая веником, но углам и собирая мусор в одну кучу, кто-то все время двигался в телевизоре, но это была уже иллюзия, обман, потому что от движений на экране внутри Васи не возникало ответное, встречное движение: в голубом, электронном мире все было продумано до мелочей, но Вася не зажигался. И когда изредка, словно забывшись, в ответ на «Здравствуйте, товарищи!» он вежливо и порывисто здоровался, то тут же понимал, что эта тщета так же напрасна, как приветствовать трубу центрального отопления, когда она вдруг проснется и пробулькает что-то невразумительное, а потом снова уснет.

Задыхаясь от костенеющего, ползучего, как рак, бездвижья. каждый день захватывающего квартиру Снегиревых. Вася выбегал на двор, спасаясь от беды, которую, казалось, таила в себе спокойная тишина его дома.

Там, на улице, все мельтешило, куролесило, дышало и смеялось. Двигалось. Вася подстраивался к этому неиссякаемому ритму города и тоже шел куда-то, раздавая направо и налево поклоны знакомым, тоже включался в общий поток, и ему казалось, что совершается некий обряд, в котором принимает участие все живое, все те, кого природа наградила способностью к самодвижению во имя беспрестанного заряжающего обновления чувств, а в конечном счете — во имя той же жизни.

Вася любил все живое. Он здоровался с бездомными, вислоухими собаками, с худыми и плоскими, как велосипед, котами, чьи глаза горели жадно и презрительно, он кидал им прихваченные из дома кости и селедочные головы, а потом вытряхивал из кармана хлебные крошки для птиц.

Одним не слишком холодным осенним днем Лида пришла домой с авоськой, полной свежей рыбы. Веерные хвосты и тупые губастые морды вылезали из веревочных ячеек словно затем, чтобы подышать чистым, земным воздухом и показать миру прелесть своих русалочьих оконечностей.

— Пошла за молоком, — объясняла, передав Васе авоську, довольная жена — и наскочила на карпов... И очередь небольшая, а орать-то не во что! Как назло — Она легко скинула плащ и, попав, не целясь, вешалкой на крючок, отобрала у мужа свою драгоценную ношу — Эх, думаю, была, не была! Попрошу покрупнее да в сетку, может, донесу. Ну и купила. Во, гляди! — Она повертела сеткой.

Вася согласился, что да, красавцы хоть куда, однако и среди них имеются худосочные экземпляры, длиной всего лишь с ладошку.

— Этих в нагрузку дали — сказала жена — На каждого жирдяя по одному молокососу.

Она устремилась на кухню, стуча деревянными сабо, а Вася задумался, провожал взглядом авоську, лениво соображая, что будет, если рыбины все же протиснутся через прорехи и попадают на пятнистый линолеум, заскользят по нему, как по льду, забьют хвостами в неоправданной попытке бегства. Он живо нарисовал своему воображению такую картину, поэтому, когда одна из рыбешек, карп-молокосос. исполнила то, что представил себе Вася,— шмякнулась на пол, а потом еще и подпрыгнула, спружинив гибким, словно тренированным телом — он даже не удивился, а просто наклонился и подобрал ее.

Лида не заметила пропажи. Она вывалила в раковину рыбу и включила воду, которая бодрящим душем полилась на сонных, измученных карпов.

— Ишь, живые еще, черти — сказала Лида, когда они затрепыхались.

Вася Снегирев посмотрел на карпеныша. Тот раскрыл рот, словно задыхался от своего бесправного существования, и выпучил глаза, такие же косые, как и у того, кто держал его на своей ладони.

Вася ХМЫКНУЛ. Рыба спокойно лежала в его руке, ожидая своей участи, покорная и холодная с улицы.

— Что, отстал от своих, да?— спросил Вася.

Карп остался безответным — только жабрами шевельнул. В нем, несомненно, присутствовала жизнь, в нем еще можно было воскресить движение, то самое, которого так не хватало Снегиреву. Мысль показалась Васе забавной. Он прошел в ванную, заткнул металлической пробкой сливную дыру, включил холодную воду на полную и. не дожидаясь, пока се будет много, кинул рыбешку в мелкую лужицу. С тихим шлепком она упала набок. Снегирев сел на край ванны и стал смотреть, как чешуйчатая, ажурная кольчуга обтекается водой.

Ванна наполнялась медленно, но верно. Вот лужица превратилась в лужу, потом она стала мелководьем, а спустя еще минуту это была уже заводь, где вполне мог развернуться подводный житель длиной эдак сантиметров в двадцать.

Услышав призывный глас жены, Вася вышел, из ванной.

— Тебе чего?

— Ты что, купаться надумал?

— Угу.

— Так вчера же мылся...

Любят бабы во все вникать, хлебом не корми. Брали бы пример с... Вася задумался... с рыб, вот с кого.

— Вчера мылся, а сегодня купаться буду — сказал он.

Оценив шутку, жена прыснула.

— Остряк! Лучше бы помойное ведро вынес.

Пройдя на кухню. Снегирев увидел, что руки жены, но запястье в крови. Его замутило. Выпотрошенные карпы лежали навалом в большой зеленой кастрюле, а их головы, кишки, пузыри, и плавники старательно перемещались Лидой из раковины в ведро. Вася взял ведро и заторопился на лестничную площадку — поскорей разделаться с этим неприятным поручением.

Когда он вернулся в ванную, карп уже плавал. Желтые блики от стоваттной лампочки весело играли на белых, местами выщербленных эмалированных берегах пруда, и среди этих бликов, радуясь продлению жизни, импульсивными рывками передвигалось маленькое серебристое чудо. Вася залюбовался. Это было для него свежим впечатлением. Стоило опустить руку, как карп шарахался в сторону, словно отпущенная пружина, н Снегирев понимал, что его еще не признали. Ну, ничего.

Он закрылся на щеколду, сел на бережок ванны и стал думать, что же делать дальше. Купаться он сможет не больше часа — да и то под вопросом, жена непременно заволнуется, когда он просидит в ванной дольше обычного. А дальше? Все равно придется переводить карпа на легальное положение. Без этого никак нельзя.

Снегирев вздохнул. В это время отчаянно замигала лампочка, будто у нее случился тик — обычный способ сигнализирования. к которому прибегала жена, чтобы сказать: «Открой, я хочу войти».

— Что? — спросил Вася.

— Ты уже в ванне?

— Угу.

За дверью недоуменно помолчали.

— Представляешь, все-таки одного карпа я потеряла. Крупных четыре, а мелких только три!

Снегирев ничего не сказал. Ему не хотелось ни врать, ни говорить правду. Он глядел на описывающего круг за кругом карпа и осознавал, что с каждой секундой, с каждым крутом привязывается к нему все больше и больше. Это был уже друг, слабый и беззащитный, и Вася подумал, что именно так и становятся друзьями — сразу и на всю жизнь. А друзей не предают.

Он отпер и увидел немое удивление на лице жены. Она осмотрела его с ног до головы: почему одетый? Вася показал рукой себе за спину и. не вдаваясь в подробности, сказал:

— А он сюда махнул. Здесь жить будет!

Он прошел на кухню, сел, на табуретку и, упрямо поджав губы, стал настраивать себя на разговор с Лидой. Конечно, она возникнет в проеме двери, как олицетворение скорби. Уж это мы как-нибудь перенесем, подумал Вася, закуривая. Хотя глаза ее, которые превратятся в два острых, твердых камешка, могут и поцарапать. Тут важно выдержать ее взгляд, чтобы она поняла, что мы тоже не лыком шиты. Если в этом она сразу не выиграет, начнется словесный штурм. «Ну как ребенок все равно,— скажет она.— Тебе сколько лет?» Чтобы не злить ее еще больше, он будет отвечать четкими, гранеными фразами: «Тридцать девять с половиной, а что?»

«Ничего. Пора бы и поумнеть. Теперь я понимаю, почему тебе на работе новую машину не дают. Ты и там, наверное, такой же мальчишка...» — и так далее, и так далее.

«А что делать,— безнадежно подумал Вася Снегирев — если меж людьми не всегда бывает понимание? Лида — хорошая женщина, но неозорная. Почему я не имею права завести себе какую-нибудь живность? Чем ей рыба помешает? Шерсти с нее никакой, даже корма специального не надо, хлеба покроши — и достаточно. Шума тоже нет...»

Подняв глаза. Снегирев увидел, как входит на кухню хорошая, но неозорная женщина, и сердце у него слабо екнуло.

— Совсем из ума выжил,— только-то и сказала Лида, развязывая фартук и беря большую зеленую кастрюлю, чтобы поставить ее в холодильник.— Ванну за ней будешь убирать сам.

— Угу — согласился Вася.

А сам возликовал: неужто обошлось?

К вечеру карп совсем уже обжился и плавал в тихой кафельной заводи, как натуральный хозяин. Он был меланхоличен, казалось, все время над чем-то размышлял. Снегирев поражался. Болезненная пустота, донимавшая его в последнее время, разлеталась на тысячу кусков. Возникал искус раздеться и, съежившись до дециметра, уйти рыбкой под воду, белым шаром подкатиться к карпу и. вспугнув его, самому испугавшись до пальцев ног, взмыть вверх, в воздух, потом снова плюхнуться в воду и так несколько раз.

«Ох и фантазер ты — кряхтела в сознании трезвая мысль — Завел себе рыбку, так и сам норовишь к ней под воду... Утопист!»

Но помечтать хотелось.

Ложась спать, Снегирев погасил свет в ванной и плотно прикрыл за собой дверь. Жена молчала, стелила постель. Васе казалось, что все, что она делает, принимает форму невысказанного упрека. Он решил подмазаться к ней.

— Витька приедет из армии, возьмем отпуска и махнем на Волгу. К твоей двоюродной.

— Очень мы ей нужны, да ещё втроем! У нее у самой Катька того и гляди замуж выйдет.

— Так приглашала же!

— Конечно, приглашала — из вежливости. Они ж с дочерью тогда целых две недели у нас гостили. А когда я ее провожала, она мне на вокзале так и сказала, чтобы я своих мужиков пока попридержала. Вот дочка определится, тогда, мол, милости прошу.

В голове у Васи поднялась невообразимая путаница.

— Вот тебе раз! Зачем же это она так, а? Врать-то зачем, спрашиваю?! — Он был возмущен до глубины души.

— Это не вранье, это вежливость — сурово промолвила Лида.

Ве-ежливоеть, внутренне захохотал Вася, скажут тоже, язви их душу.

— Жаль, конечно, что это вежливость,— сказал он, с трудом поборов смех — Я думал: махнем на Волгу, выпустим там нашего карпа...

Жена не ответила, повернулась к нему спиной.

Наутро шел дождь, открыв глаза, Снегирев услышал, как сиротливо скребутся за окном унылые капли. При такой погоде обычно и настроение Васи бывало пасмурным. Стоило представить себе косо секущие струи, холод, слякоть, пробуксовку колес, юз и прочие неприятности, которые несут для шофера обложные осенние дожди, как настроение само опускалось ниже нулевой отметки.

Но в этот раз все было по-другому: Вася нисколько не огорчился. Всунув теплые ноги в остывшие за ночь тапочки, он бодро прошлепал в ванную. Карп мирно плавал в отведенных ему водных чертогах, и когда над ними склонилась сутуловатая тень Васи, он завис на одном месте, слабо шевеля розовыми плавниками и, приветственно вильнул хвостом.

— Лидка, он меня уже признал, честное слово! — завопил Снегирев, радостно бросаясь к жене — Дайка хлебца скорей, я его покормлю.

— Уймись. Василий! — приказала жена, взмахивая неразбитым яйцом для яичницы — Ты меня своим карпом доведешь! Знала бы, чем это обернется, ни за что бы их не купила!

Снегирев обиженно остановился. От резких слов жены весь восторг с него схлынул и утек, как сквозь сито.

— Ладно. Я сам возьму хлеб. Извини, что я просил тебя об этом одолжении.— Снегирев был сама вежливость — И никакого беспокойства тебе от моего карпа не будет. Захочешь принять ванну — пожалуйста, он переждет в ведре... Только ты не раздражайся, ладно?

С досадой побросав в воду хлебные крошки. Вася наскоро умылся, сбрил щетину и чинно уселся завтракать. С женой не разговаривал — держал марку. Лида посматривала на него и ухмылялась, пораженная такой необычной для мужа суровостью. Это было настолько на него непохоже, что ей ничего не оставалось, как капитулировать.

— Будешь на Шаболовке, заскочи в ремонт за моим феном — попросила она, когда он был уже в дверях — Да не дуйся ты! Ничего я против твоего карпа не имею... Тоже мне рыбовод!

Снегирев вернулся, подошел к жене и благодарно поцеловал ее в губы.

По дороге на автобазу Вася улыбался. Вокруг, спрессованные в автобусный брикет, стояли хмурые, невыспавшнеся люди, мокрые от дождя, замкнутые в своих человеческих проблемах, сердитые понапрасну, а Снегирев не замечал ни этой тесноты, ни этой обособленности, ни этой гремящей колымаги, которая двигалась полегоньку облюбованным маршрутом, размазывая грязь по асфальту, а терпение — по перетянутым нервам. Внутри Васи негромко стрекотало блаженство. И оттого, что оно было вызвано столь малой и несерьезной причиной, ему было радостно вдвойне, радостно, как человеку, имеющему свою тайну и знающему, что эта тайна проста и безыскусна.

Когда на кольцевой дороге его машина презрительно фыркнула и затихла, словно о чем-то по-старушечьи замечталась, Вася даже нестал ее ругать, что делал обычно, а тихо и безропотно полез в ее мотор и стал шуровать гаечным ключом и отверткой до тех пор, пока она не очнулась и не изъявила готовность следовать дальше. Это была упрямая, но в общем-то милая старуха.

Вася не считал себя исключением. Скорее наоборот. Но ведь ни в одной квартире не обитала в ванне такая удивительная, такая живая рыба, наделенная игривым нравом и косыми, с хитринкой, глазами! Васе казалось, что она его высмеивает, точнее, передразнивает. Он был в восторге. Каждый день заходил к своей любимице, посидеть. С каким-то труднообъяснимым наслаждением следил Снегирев за ее медлительным передвижением, сопровождающимся едва заметной, синей рябью на поверхности. Его поражали теплые матовые переливы ее тела. А иногда ему чудилось, что рыбья чешуя загадочно мерцает, и тогда он. не выдерживая натиска этой бесподобной дьявольской красоты. убегал из ванной и долго курил в коридоре.

В общем, это было наваждение, которому Снегирев с удовольствием отдавался.

Сыну в армию он написал:

«Дорогой Витя! Сынок! Так уж получилось, но в нашей ванне завелся один симпатичный карп. Знаешь, из тех. кого покупают по рубль пятьдесят за кг живого веса, а потом подают к столу запеченными в сметане. Должен сказать, что он совсем еще маленький, и его необязательно кушать. К тому же я крепко к нему привязался. Сам не знаю, как это у меня вышло... А в остальном у нас все по-старому. Мать считает дни до твоего возвращения. Наш начальник. Иван Сергеевич, тоже. Я уже обо всем с ним договорился, он сказал, что автобазе нужны молодые дисциплинированные шоферы. Вроде тебя. Так что работать будем вместе.

С пламенным приветом, твой отец Василий.

Да, кстати, карпа назвали Карпычем. потому что так легче запомнить. Служи честно, как твой дедушка, кавалер ордена боевого Красного Знамени. Еще раз до свидания. Отец».

Шло время. Давно уже были съедены все сородичи Карпыча. Наступила зима. Задували холодные метели, крутилась волчком поземка, пугал через разбитое в подъезде окно колючий северный ветер. В такие дни вдвоем было грустно. Лида устраивалась поудобнее перед телевизором и отключалась. Смотреть телепередачи было для нее делом серьезным, тогда как для Васи это было сродни маленькому, но изысканному наказанию. Из всех телепередач он признавал только «Время» и больше всего оживлялся, когда шел прогноз погоды (это был профессиональный интерес)

— Ну-ка, ну-ка, послушаем, что там планируют на завтра...

А после информационной программы начинался какой-нибудь очередной занудный фильм. Вася, посмотрев несколько минут н поняв ровно половину положенного, покидал насиженное место и, бесцельно походив по квартире, вновь оказывался в ванной.

С Карпычем ему было куда интересней. С ним можно было поговорить по душам, ему можно было открыться и довериться. Нельзя сказать, что Снегиреву было особенно, что доверять кому-либо — нет, но сама возможность этого его вдохновляла. В ванной Вася чувствовал себя как на природе, куда он. сугубо городской житель, попадал, скажем прямо, не часто.

Раза три-четыре в году он ездил обычно за грибами да за клюквой, потом к Петровичу, начальнику колонны, на дачу, если тот приглашал помочь вскопать огород,— вот и все. Дни, проведенные за городом. Снегирев ценил, прежде всего, за то, что там ему почему-то удавалось сконцентрироваться на любых мыслях, пусть даже нелепых, заведомо не исполнимых. Вот и в те минуты, когда Лида переживала за несчастную любовь жены главного инженера к бригадиру передовой монтажной бригады. Вася, запершись в ванной, воображал себя наедине с сыном-генералом. вернувшимся из армии Героем Советского Союза, с легким ранением руки и без времени поседевшими висками... И если где-нибудь в другом месте Снегиреву было бы стыдно за подобные честолюбивые мечты, то здесь, в ванной, с Карпычем,— нет.

Мало-помалу Карпыч завоевал также и Лидино доверие. А однажды даже выручил ее. Это случилось в тот день, когда неожиданно ОТКЛЮЧИЛИ воду и. придя с работы. Лида застала дома иссушенную пустыню: в чайнике и кастрюлях — ни капли! Она не растерялась и зачерпнула воды из ванны, где плавал Карпыч. Рыба испуганно заметалась, думая, что ее хотят выловить, а Лида испытала легкое угрызение совести оттого, Что взбаламутила Карпычу воду.

Вроде бы наладились жизнь и движение в квартире Снегиревых.

Если приглядеться, вообще жизни сколько хочешь. Это просто кажется, что она только там. за окном — она всюду. Прекрасная, многоцветная, бесконечная. Она манит нас чудесами, приветливо машет нам хвостом. И просится в дом...

Уже и до возвращения сына из армии оставались считанные дни.

Но кончилась ИДИЛЛИЯ. Погасла.

А всему ВИНОЙ «ЛОТОС», обыкновенный стиральный порошок, который пришел на смену хозяйственному мылу, олицетворяя научно-технический прогресс в области стирки. Лида одолжила его соседке, та прислала потом свою девочку, вернуть долг. «Отнеси в ванную»,— попросила ее Лида, занятая на кухне. И как только коробка упала? Может, девочка не заметила и смахнула ее платьем? Теперь это уж было все равно.

Снегирев слушал жену с плотно сжатыми губами. Сердце его остановилось, прямо-таки заглохло, как неисправный мотор. В миске с разинутым ртом лежал Карпыч, безжизненный н обмякший. Обыкновенная рыба, по рубль пятьдесят. В ней уже не было никакого волшебства, и было удивительно даже, что когда-то эта косая уродина могла завлечь в свои перламутровые тенета. Просто невероятно.

Жена спросила: «Что с ней делать?» — и Вася ответил: «Что хочешь».

Он прошел в комнату, где, тихо дыша, разлегся на полу ковер. В нем было что-то барское. Снегирев молча потоптал его ногами. Потом, нарушив Лидин запрет, закурил и, забывшись, стал стряхивать пепел на ворс. Жена гремела на кухне посудой, снизу доносилась музыка. Васе было тягостно, ему казалось, что внутри него завелась какая-то хворь. Удивился: не из-за рыбы же? Вроде нет. Тогда из-за чего?