Три чалки воблы

Мастер Фима сидел в пустом деревянном сарае и вырезал наличники. Фима вырезал наличники для всей деревни — отказу не было никому. Мастер он был, правда, по бондарному делу, а наличники вырезал так — как заохотит и время найдется.

Наличники, вырезанные Фимой, не то чтобы славились, нет, а делал хорошо — не похоже. В других деревнях делали не хуже, но то не свои наличники, и смысл в них другой.

Фима делал, как закажут. Иной не знает, что заказать, тогда Фима мастерит, как умыслится. Обычно придет, посидит с хозяином, оглядит двор, избу, окна, палисад, а потом, не торопясь, приступает к делу. Одному хозяину кроликов навырезал на наличниках — у того под окнами избы бугор, а в бугре — норы, кроликов хозяин держал. Потрафил хозяину — тот рад остался, хоть так-то не заказывал. Другому цветов навырезает и разных узоров — это, когда в палисаднике хозяйка цветы выращивает.

За наличники и поделки разные Фима получал разве что поклон или «благодарствую», сказанное от души за красоту наличников, чем и бывал вознагражден.

Однажды к Фиме зашел Фаддей Закоркин и заказал волчий капкан. Фима капканов не делал, но такой уж он мастер был: несчетно делал разные совсем вещи.

Нетерпеливый Фаддей зашел через три дня за капканом. Капкан был готов.

А через пару дней влетел запыхавшийся Тихон, другой сосед, и, отворотивши хмурое лицо в сторону, пробасил:

— Езжай в больницу. Фима. Сыну твоему... ногу раздробило. В капкан волчий попал, который ты Фаддею сработал... Фаддей-то приходил специально капкан сделать, чтобы, значит, в своем саду поставить и поймать вора. Сад его разоряли, за яблоками ребятва лазала: у его единственного в саду растут такие... — не к месту подробничал Тихон.

Фима стоял, опустив голову, повел куда- то глазами и посмотрел на инструменты, которыми делал капкан. Мирно, не угрозливо они лежали на столе. Фима шарил в кармане, достал «Дукат», повертел пачку, положил на стол, стряхнул что-то со стола и незаметно глубоко вздохнул.

— Да чего же ты стоишь. Фимушка? Поедем в больницу, телега стоит у ворот — я сразу запряг...

Приехав из больницы. Фима долго сидел, положив руки на голову, ладонями тер виски, кожа, натянутая ладонями, поднимала вверх углы глаз и брови, раскосила глаза, и они смотрели вокруг недоверчиво и грозно, но Фима опустил тяжелые руки, легшие на стол выпуклой коричневой хлебной горбушкой, и глаза стали просто усталыми и грустными.

Назавтра к Фиме зашел Фаддей, обескураживающе ласково извинялся: «Не на него же ставил!.. Пусть не обижается, кто же мог угадать?.. Думал, вор, какой лазает, бандит, а тут, видишь ли, сынишка твой...»

Тут же посожалел, что молодежь растет неуважительная, что сын-то Фимин хоть и «получше других будет, да, видно, в канпанию попал». И мудро заметил:

— Когда яблоки твои, а их кто-то ворует, то лучше бандита и разбойника за них воришку-то и не назовешь. А когда сам парнем таскаешь, то это вроде и не считается за воровство...

Перед уходом Фаддей напомнил о наличниках, сделал чтобы, раз обещался, и «зла не таил» на него, а нога, мол, заживет.

Фима молчал. Фаддей ушел, оставив в подарок три чалки воблы.

— Посолонись немного, засол хороший. Знаю, любишь с душком.

Фима однотонно, не в такт словам Фаддея кивал головой и чего-то ждал.

Фаддей на прощание внимательно и с одобрением посмотрел на, похоже, спокойного Фиму и удовлетворившись, ушел.

Фима стал готовить материал для наличников...

— Кому наличники мастеришь? — зашел как-то Тихон.

— Фаддею,— ответил Фима.

— Фаддейке?.. Да апосля капкана фигу ты ему должен показать, а ты наличники! Другой бы еще поддал ему — век бы помнил.

— Обещал я,— коротко ответил Фима.

Тихон налегал.

Фима молчал.

— Слыхал я. три чалки воблы тебе Фаддей принес?

— Принес, вон лежат.

— Не брал бы.

— Не брал. Он оставил, а вслед бросить... остались бы лежать.

— Это так. Ему плюнь, он утрется, твоя правда,— невпопад, с ожесточением заметил Тихон — Одно не пойму. Чего ты по совести делаешь ему? Доску выбираешь — какая лучше, сделал бы тяп-ляп — и ладно.

— Обещал хорошо сделать,— опять коротко бросил Фима.

— Ну, дело хозяйское, коли так — покорно вздохнул Тихон.

Фима делал наличники из лучшего материала, который только мог достать. Работал кропотливо — прямо испещрил доски, закружил рисунок в вязи, наделал разные изображения.

Наведывающийся Тихон не выдерживал, глядя на наличники:

— Узор-то какой! Красота какая! А ажуру сколько, ажуру! Заблагодарил ты его совсем. Он и на тебя капкан теперя поставил бы, раз так помогло, да некому будет его тогда «отдарить»,— кольнул Фиму Тихон, надеясь, что у Фимы пыхнет злостью в душе и бросит он в сердцах работу.

Фиму упреки не озлили, и он продолжал чудодействовать. Вскоре все было готово.

Кто ни шел мимо двора Фаддея, останавливался глядя на наличники. Набралось народу порядочно. Наличники были, конечно, красивы и узорчаты, но изображения! По обеим сторонам окна выглядывали морды, все похожие на Фаддея, а рот сделан, как капкан — палец сунешь, и нет пальца. А наверху, над окно, чалки воблы.

— Ну и отделал! — восхищенно прицокивал языком, стоявший у забора Чаусов. Не то про узоры сказал, не то про другое что.

Пришедший с работы Фаддей долго стоял, все больше багровея, вспыхивая сине-сивушно. как находил очередную морду-капкан. потом устремился е сарай за топором, прибежал, сопя и матюгаясь. Занес было топор, да удержался. Голова у Фаддея не дурная — отметил уже, что наличники из лучшего материала, а сделаны как! «Небось, дорого стоят... Издалека все одно морд не видно. А вблизи — гляди народ, коли время есть! Посмотрят, потешутся. а там и уймутся»,— рассудил он.

А из-за забора неслось:

— Эка образина вырезана! — начинал кто-нибудь подъелдыкивать в толпе — На чью-то морду похоже, а где видел, не припомню...

— А не Фаддеево лицо вырезано? — нарочито серьезно вопрошал другой.

— Не-ет,— продолжал первый игру — тут вырезана морда, а у Фаддея бестолковое, но все ж лицо. Рот, правда, тютелька в тютельку Фаддеев.

— Фаддей, а Фаддей! — кричали шутники,— Сунь-ка морде палец! Поглядим, что будет, отхватит аль нет? — И все за плетнем покатывались от смеха.

— А что будет? — отвечали в толпе,— Сам себе палец оттяпает, не пожалеет.

Еще довольно долго зубоскалили в селе, но Фима по этому поводу не произнес ни словечка. Он сделал наличники и сказал ими все, что хотел сказать.