Соседи

Вечером в Доме культуры колхоза имени Тельмана были танцы. Две-три пары кружили под радиолу в просторном зале. У входа стояли парни в солдатской форме.

— Развлекаемся?

— Только вчера вернулись,— отозвались они — Закончена служба...

— Это что же, вся ваша молодежь?

— Не-е, вообще поболе будет...

— А остальные где?

— Как где? В «Политотдельце», конечно, по соседству... Там веселее. Раньше, до службы еще, и у нас девчонок много было. Ансамбль свой, вокально-инструментальный. Все куда-то поразъехались.

Вспомнился крохотный, ветхий уже клубик в «Политотдельце», кромешная темень осеннего воскресного вечера, треск мотоциклов — со всех окрестных сел съезжалась сюда молодежь на танцы.

Несомненно, «Политотделец» обладал невидимой силой притяжения.

Елена Владимировна Ясюк, председатель колхоза «Политотделец», готовилась в туристическую поездку. Подальше от посторонних глаз она расстилала на полукарту мира и вглядывалась в знакомые еще по школе очертания Скандинавии. Скандинавия на карте по-прежнему была похожа на бегущую собаку. «Может, в Финляндии покажут сельское хозяйство? — гадала она — Прошлый раз была за границей, так ничего толком и не разглядела. Провезти галопом по европам...» Ее взгляд скользил по карте от Витебщины до границ Суоми. «Неблизко... И государство-то ненамного больше нашей Белоруссии. А надои у коровенок тамошних, слыхала, повыше...» Это обстоятельство разжигало у нее профессиональное любопытство.

— Вы, Владимировна, все поглядите,— напутствовали председателя политотдельцы — Может, чего и для колхоза сгодится.

Заканчивалась осень, то прозрачная и сухая, то холодная и дождливая. Мы стояли у здания правления, деревянного домика, построенного давно, сразу после войны. Над старой конторой шумели сосны, за ними виднелось озеро. Сколько помнила себя Ясюк, столько и это строение. И школьницей и простым полеводом. И потом, когда звеньевой по выращиванию льна назначили.

Здесь она постигала школу управления — парторгом, заместителем председателя...

— Ничего,— говорила Ясюк,— построим и мы новое правление, не хуже, чем у других. И школу новую и библиотеку... Все построим.

Перед отъездом Елене Владимировне хотелось еще раз проехать по хозяйству. Оранжевые председательские «Жигули» только что вышли из капитального ремонта; гнать машину быстро, как любит Ясюк, шофер опасался, потому что двигатель не прошел обкатку.

— Да ну их, эти «Жигули»,— сказала Ясюк — Поедем на грузовике...

...«Политотделец» Елена Владимировна приняла в 1978 году. Опыт был, но председательства побаивалась: «Крестьянка же я. Семья у меня, огород, хозяйство... Как управлюсь?» Но за новую работу принялась горячо, на первых порах, возможно, даже круто: «Человек десять лишила тринадцатой зарплаты за пьянку». Но нарушители перенесли наказание мужественно, поняли, что за дело...

— Убыточным наш «Политотделец» не был,— рассказывала она нам — Правда, кормов не хватало. Многолетние травы давали плохой урожай... Фермы минусовали, жилье не строилось...

«Политотдельцы, родненькие — обратилась к землякам Ясюк на одном из первых колхозных собраний.— Работы непочатый край, но я вам, верю и только на вас надеюсь...» И вскоре после этого заполнили правление люди в полушубках, спецовках, фартуках. Стали заходить запросто в председательский кабинет, где, кроме полки с полным собранием сочинений В. И. Ленина, стола да стульев, ничего, пожалуй, и нет, стали делиться задумками, которые вынашивали годами. Андрей Дмитриевич Автух ратовал за усиленную культивацию полей, которые

задыхались от пырея. Попробовали культивировать осенью по зяби дважды и еще раз весной. Пырей отступил неохотно, лишь на третий год урожайность льна повысилась, а то ведь одни убытки приносит. Построили два ворохосушильньгх отделения, льносемя стали покупать у колхоза первыми номерами.

Решила Ясюк изменить те места, где родилась и выросла, откуда отлучалась до сих пор редко и ненадолго, разве что когда заочницей была — на экзамены в Белорусскую сельхозакадемию. Взялась осушать болота, корчевать пни и те кустарники, где во время войны с Анной Ильиничной, бабой Ганнон, как любовно называют мать председателя политотдельцы. скрывалась от врагов. Выравнивать те дороги, по которым гнали фашистов прочь... Врезалось в память: вернулись они с матерью в сорок четвертом из Ушачского района, партизанской зоны, в родную деревню Задоры, и на месте своего дома увидели пепелище... Еще тогда, девчонкой, стиснув зубы и глядя на разоренную свою землю, пообещала себе сделать ее вновь цветущей.

Дома она показывала свой семейный альбом. Вот она в ситцевом платьице, шитом-перешитом, и в лаптях с подружкой возле бревенчатой стены. И такое было: одним из первых постановлений Лепельского райсовета после освобождения Белоруссии в законодательном порядке неукоснительно требовалось всем местным жителям носить лапти, чтобы сохранить трудоспособность... А вот уже девушка, в ватнике, с лицом улыбчивым, но усталым, среди поля на стерне... А вот в Москве, в Кремлевском дворце, на III Всесоюзном съезде колхозников... Сельский труд и годы брали свое. Не изменились только глаза, серьезные с детства, полные решимости и упорства. Глаза человека, твердо поставившего перед собою цель: воплотить мечту в реальность.

«До чего ты бываешь горек, председательский хлебушек...» За год до того, как она возглавила колхоз, в области решили разводить овец. Разъезжали тогда по лепельским селам представители области, уверенно сулили хозяйственникам крупные прибыли, обещали помочь кормами. Но ни один колхоз добровольно принимать овец не согласился. Знали: разводить нежных, привыкших к обширным пастбищам, сухому климату высокогорья животных среди белорусских лесов и болот—дело погибельное. Возражали в ту пору против овец многие члены правления «Политотдельца», Ясюк, тогда заместитель председателя колхоза. Но предшественник Елены Владимировны и бывший главный бухгалтер настояли на своем.

— Ох, и натерпелись мы,— рассказывала Ясюк — Была у нас птицеферма, доход приносила. Спешно переделали ее в овцеферму. Привезли 1700 овец романовской породы и одну машину кормов: давайте, мол, действуйте теперь сами... А ведь с такой породы шерсти много не получишь, шубная это порода, а план все растет... Мамочки родненькие, а как начался среди овечек падеж. Насилу выкарабкались.

Великая вещь — правильно решить, как распорядиться своими средствами. «Жилье, жилье надо строить,— убеждала Ясюк правление.— Любыми силами... Людей не хватает, а без них мы никуда». А время настало такое, что все вокруг строились. По соседству, в колхозе имени Тельмана, возводили комплекс по доращиванию нетелей. Да он с любого высокого пригорка был уже виден, солидный, похожий на линкор. Две сенажные башни серебрились на солнце, как древние купола.

«Ты погляди-ка! — говорила Ясюк главному зоотехнику — Вон какую громаду вымахали...» «Нам бы!» — вторила ей М. П. Пустошило. И вопросительно смотрела на председателя. А та с ответом не спешила, думала о своем. Комплекс, конечно, дело хорошее: вставай на индустриальные рельсы и кати по ним в будущее. Но это еще как посмотреть... Вымахают какой-нибудь молочник или откормочник, и проглотит он, ненасытный, денежки, которые и для другого пригодились бы... Поглядеть кругом, сколько всего еще нужно! В «Боровке» не фермы, а развалюхи старые, давно сносить пора... В колхозе Чапаева не на что дома строить, хозяйство убыточное, скоро последняя доярка в Лепель убежит. Да и нам бы помочь не мешало. А впрочем...

«Нет, Мария Павловна, нет, миленькая,— отвечала она зоотехнику — Рано пока. Людей маловато. Да и порядок надо навести в том, что имеем...»

В 1982 году и в 1983-м «Политотделец», не привлекая межколхозстроевские силы, сумел хозспособом выстроить 12 финских домиков. Вырос на окраине центральной усадьбы поселок. Назвали его Молодежный.

А как «Политотделец» строит? Собирается в межсезонье бригада механизаторов, знающих строительное дело. Десять человек во главе с другим Автухом, Семеном Степановичем. Этот Автух считает: «Любой крестьянин — строитель. Дом ли срубить, колодец ли поставить — это же все он сам делает, наш мужик, кто же за него...» Ремонтируют фермы, ставят финские домики в Молодежном, приводят в порядок дороги. И это можно назвать политикой колхоза: добиваться максимальной фондоотдачи от того, чем хозяйство располагает сегодня. «Не выпускать синицу из рук и не гадать: прилетит или не прилетит журавль». Обходиться собственными силами, стараясь не привлекать со стороны сезонников.

Главный экономист Тамара Васильевна Парфенович. женщина умная, ироничная и молодая, в семье которой мы остановились из-за отсутствия гостиницы, со многими своими соседями в Молодежном познакомила. Все они местные, когда-то попытали счастье в городе.

— Слева от нас — говорила Тамара,— живут Ольга и Слава Краско. Справа — Гайсенки, Катя и Миша. Между прочим, Гайсенки первыми вернулись в колхоз. Потом приехали Демьяновские, Марина и Сергей. За ними — Виктор и Мария Скоморощенки. Новиков Иван. Григорий Поцейко... Поедут ли они снова в город? Тут у них и своя крыша над головой, и заработок, и коровы, и поросята, и овцы...

Больше пятнадцати семей вернулись в «Политотделец» из Минска. Гомеля, Витебска, Леиеля. Веселее стало в маленькой колхозной школе... Но только ли отдельные дома и высокий заработок заставили молодых вернуться к отчему крову?

Напротив домика правления, прямо через дорогу,— сквер. Там среди кустов сирени высится обелиск политотдельцам, которые ушли на фронт и не вернулись, партизанам, павшим в боях с карателями. На камне начертаны знакомые на слух фамилии, которые часто можно встретить в лепельских селах: Ктяшторные, Знарки, Автухи, Краско... Родственники погибших или однофамильцы возрождали колхоз к жизни после войны. Внуки и дети решают теперь судьбу земли. Каменистой, паханой и перепаханной, многострадальной и, может быть, от этого еще более близкой.

Кляшторные, Знарки. Автухи, Краско... С ними тесно переплетена судьба Елены Владимировны Ясюк, перед ними невозможно ни лицемерить, ни давать пустых обещаний. 190 человек — личный состав «Политотдельца», вся председательская рать. Но в трудные дни это число увеличивается почти втрое: выходят на поля и стар и млад, и пенсионеры и школьники, собирают вручную камни, которых по весне объявляется великое множество...

... В том году не хватало людей на уборке льна, н Ясюк обратилась к механизаторам. Они в полном составе вышли поднимать тресту. Соседи, работавшие на полях, примыкающих к политотдельским, подтрунивали, собираясь на обед:

— Что это у вас уже и мужики на женскую работу перекинулись?

— Зато женщины наши мужицких дел не знают, не то, что у некоторых...— отшучивались политотдельцы. А меж собою рассуждали: «Быстрее сами управимся. Помогать некому...»

И это правда: хозяйство Ясюк единственное в районе обходится без помощи шефов.

Работа для механизаторов и впрямь была непривычная. Вязали тресту, кто как умеет — кто, стоя, кто, зажав сноп между коленками. Но закончили дело в срок. А потом, смущаясь, принесли своему председателю венок, сплетенный из последних осенних цветов и трав: «Вам, Владимировна...»

Август стоял на редкость ласковый, сухой, ни дождинки не проронили небеса. Зерновые обмолотили как никогда скоро. Из района позвонили, поздравили. И попросили помочь соседнему совхозу «Боровка».

— Не совхоз — бедолага,— говорила Ясюк — Каждый год одна и та же история. В прошлом году тоже помогали... Семена Автуха послала, Николая Кляшторного, Знарков — отца и сыновей, лучших своих... Привезли технику», «врубились» в работу. Стали рожь молотить.

Потом рассказывали. К вечеру полные бункера намолотили, а грузовиков все нет и нет... Темнело, решили прямо на комбайнах ехать на ток — не пропадать же зерну. Нашли там только кладовщика, запирающего ворота. «Извините — сказал он механизаторам,— у нас рабочий день кончился...» «Как это?! — удивились политотдельские — О каком рабочем дне речь, жатва идет!» Насилу уговорили ворота отпереть, зерно выгрузить.

— Сейчас,— заключила свой рассказ Ясюк,— совет РАПО решил помочь «Боровке». Сорок квартир будут там строить, котельную... Дело благородное, отстающих спасать надо. Только я бы на месте директора с людей начала. Ведь можно в хозяйстве хоть дворцы вымахать. Вопрос в том, кто эти дворцы заселит, кто землю работать будет...

Так и сказала: «Землю работать...»

...Мчался наш грузовик вдоль озера, мимо рыжих полей и добротных домиков с синими ставнями. Остановились на обочине, где неподалеку женщины укладывали в бурты последний картофель. Ясюк пошла, поговорить с полеводами. Из кабины выбрался водитель, молодой парень, привалился плечом к кабине, задымил папиросой неторопливо и важно. Мы разговорились.

— Bo-он ту деревню видите?.. Морозова слободка. Между прочим, как это у вас пишут, ее неперспективной считали... Да и какая перспектива быта: домишки старенькие, люди спокон веку таскали воду за полтора километра из озера Ладосно... Оставались там одни старики. Владимировна настояла, провели туда водопровод, пять колонок поставили... Так, поверите ли, первый год старики председательскую машину останавливали, благодарили... Теперь и молодежь стала там селиться. А что? Места почти курортные, райцентр недалеко. И дороги неплохие...— Он помолчал, будто желая убедиться, что его слушают вполне внимательно, и добавил тоном знатока: — А знаете ли вы, по какой дороге мы ехали сейчас?

Мы знали. Рассказывали уже колхозники, что еще пять лет тому назад дороги в «Политотдельце» были никудышные, как и повсюду за трассой. «Асфальт дороговат,— убеждал Семен Степанович Автух правление — но и без него можно обойтись. Слушали его, согласно кивали и, как говорится, принимали к сведению. Но однажды увидели, как выехал Семен Автух на гриферном погрузчике МТЗ-50, начал прокапывать канавки на обочинах. Засовестились политотдельцы: «Не помочь ли человеку? Для всех же старается...» Засыпали полотно гравием, песком — благо, что карьер свой. Теперь такие дороги соединяют все шесть деревень. А ту, первую, от Морозовой слободки до Мягилей. по сей день называют Семеновой дорогой.

И на вопрос, который мог показаться водителю наивным, о том, почему, на его взгляд, относятся колхозники к Ясюк с какой-то особой душевной теплотой и сердечностью, чем заслужила она такое к себе уважение, шофер, вскинув голову, сказал:

— Не знаю, как там начальство считает, а мы люди простые. Для нас что важно? Зерновые, лен убрали, сдали... По молоку план перекрыли... Есть доход, значит, есть и заработок. Вот, думаем, с таким председателем жить можно... Не зря же у нас Владимировну все «мамкой» зовут... Старается она для людей. Штакетник семьям выдавать стала, шесть гектаров окультуренного пастбища выделила, чтобы коровенки наши не ломали ноги в неудобьях... А подсобное-то молочко, что ни говорите, добрая прибавка к колхозному. Вот и тянутся люди к «мамке», горой за нее стоят. Свой она человек, может понять каждого...

***

Шесть лет возглавляет колхоз Ясюк, а на курорты выезжала дважды. Первый раз пробыла в доме отдыха несколько дней, да и то без сна и покоя. Заволновалась, взяла обратный билет. Без особого удивления увидели земляки своего председателя возле ее дома в деревне Задоры. «Мамка» как ни в чем не бывало, доила свою корову, устроившись на солнышке.

— Что ж так скоро, Владимировна?

— Да ну... Чем баклуши бить вдалеке, лучше дома по хозяйству похлопочу. Среди своих привычнее как-то...

— Ну и то добре,— согласились политотдельцы.

Со второй попытки отдых удался получше. Тем более знакомую встретила, председателя колхоза имени Тельмана Веру Ильиничну Снопкову, человека в области известного, орденоносца и депутата Верховного Совета республики. Оказавшись на одном курорте, подивились обе, как все-таки тесен мир. Колхозы их рядом, по соседству, а встречались до этого редко: дела, дела...

Погода стояла отличная, бархатный сезон, море было голубым и теплым, реликтовые сосны немного напоминали белорусские, а времени — хоть отбавляй. Вера Ильинична, женщина бойкая и современная, едва уговорила Ясюк спуститься к пляжу позагорать. Непривычная к такого рода отдыху, Елена Владимировна подчинилась неохотно: «Лежат люди на солнце, жарятся, духотища... И чего хорошего-то?.. И мы туда же. Кто из наших лепельских увидит, стыдобы не оберешься...»

Поначалу условились: о работе ни слова. Но, как это бывает у деловых людей, мысли скоро унесли их в лепельские места, где ров, проложенный мелиораторами, служит грающей между двумя хозяйствами. Рассказывая друг другу о колхозных делах, еще раз убедились: похожи их хозяйства, как братья-близнецы. Территория почти что одинаковая, одна и та же площадь сельхозугодий, и количество техники и поголовье скота, будто поровну колхозам роздали.

Заговорили о минувшем лете.

На уборке сена возникло между тельмановцами и политотдельцами стихийное состязание. Луга рядышком. И те и другие решили не уходить с поля первыми. День клонился к вечеру, начало темнеть, соперники друг другу не уступали. Потом тельмановцы все же остановили технику, люди потянулись к автобусу. А политотдельские механизаторы не спешили: пригнали автомобили, осветили поле фарами и не ушли, пока последний тюк не вывалился из пресс-подборщика.

— Мне бы таких людей, как твои...— не без зависти произнесла Вера Ильинична.

— Люди, они повсюду есть,— возразила Ясюк.

— Ну, не скажи... Взять даже у нас, в двух деревнях рознятся... В Бор заедешь — и в дом зазовут и обедать усадят. А в Усовиках и стула не подадут... Повезло тебе.

Ясюк взглянула на Снопкову пристально и, как показалось Вере Ильиничне, не без иронии.

— Да уж...— неопределенно ответила.

***

...Утро того дня, когда мы покидали «Политотделец», выдалось ненастным. По земле стелился туман. «К холодам»,— говорили старики. К детскому садику, рядом с правлением, на мотоциклах, а большей частью на подводах везли детишек, сонных еще и вялых; гужевого и разного прочего транспорта тут собралось достаточно. Возле колхозной конторы маячили фигуры людей. Ждали разнарядку. Негромко беседовали: «Мамка» за границу уезжает...» «Ну и пускай отдохнет маленько, замаялась ведь...» «По радио снег обещали...» «Надо же, только с льном управились, зябь подняли... Слава богу, успели».

Машина спустилась с пригорка, и за окном уже замелькали домики первой деревни соседнего колхоза имени Тельмана. Наш попутчик, молодой механизатор, ехавший по каким-то делам в район, заметил:

— Соседи мы... Даже села чуть ли не одинаково называются. Я живу во Дворе – Бабча. только что проехали. И у них — Бабча, там, кстати, родственников моих много. Вроде бы и народ одной местности, а настрой у людей разный...

— Это почему же?

— Кто его знает... Жизнь сельская всегда на виду. Вот, например, из Бабчи молодые ребята к нам работать идут, в «Политотделец». Факт!.. А все почему? Настрой, такт, отношение... Слыхал, Витя Лейченко из армии пришел. А девчонка у него, невеста, в нашей деревне. Женится — переберется в «Политотделец», это уж точно... А чего ему к нам не пойти? Дадут Вите трактор новый, с жильем устроят...

Правление колхоза имени Тельмана венчало собою небольшую улицу из новых двухэтажных домов. На первом этаже размещался Дом культуры с двумя залами — зрительным и для танцев. Таким увидела впервые это здание и Вера Ильинична Снопкова, когда стала председателем.

Она перешла сюда из другого хозяйства, где работала главным зоотехником и где все складывалось у нее как нельзя лучше. До сих пор с теплотой вспоминает Вера Ильинична колхоз имени Жданова: «Случается, заеду по делам, загляну на ферму, с девчатами повидаться... Окружат, обнимут и давай расспрашивать о том да о сем... Помнят...»

В первый гол ее жизни в колхозе Тельмана один из председателей-доброхотов то ли в шутку, то ли всерьез советовал: «Хозяйство вам, Верочка, досталось передовое, лучшее в районе. Теперь у вас только один путь — снизить показатели, чтобы потом снова их поднять. Больше ничего из этого колхоза не выжмешь».

Но Снопкова «выжала». При ней колхоз оброс строительными лесами, провели мелиорацию, повысилась урожайность, возрос доход. Определилась специализация — доращивание нетелей, осеменение и продажа телок. Стены будущего комплекса еще поднимались, а колхоз уже наращивал поголовье. Снопкова стала биться за корма. 240 гектаров пастбища окультурили, а не так давно еще 770 получили от убыточной «Боровки» (так решил совет РАПО).

Об этом Вера Ильинична рассказывала в уютном своем кабинете, все по памяти, не заглядывая в блокноты и документы: а как же иначе о пережитом? Ей было о чем рассказывать. Из десяти лет, пока она председательствует, по крайней мере, восемь лет колхозу сопутствовал успех, о нем писали, говорили, ездили к тельмановцам заимствовать опыт.

Так было восемь лет. И еще по- прежнему донимало Веру Ильиничну радио и телевидение, еще по-прежнему ее имя не сходило с уст районного и областного руководства, как вдруг взлетел на гребне неведомой волны соседний «Политотделец», показатели которого с третьей, второй перебрались на первую строчку газетных сводок. Снопкова подолгу размышляла, сравнивала цифры, проценты, рубли, гектары, человеко-дни... И мучительно искала причины успеха у соседей и непонятной остановки в показателях у себя.

Искали и мы. Несколько дней ездили по колхозу имени Тельмана, осмотрели все угодья, побывали на комплексе, на фермах. Задавали вопросы. Люди отвечали вяло, неохотно и односложно, появилось ощущение, что стена молчания вырастает на пути — как ее преодолеть?

На площадке мехдвора готовили к зиме технику. В тесноватой мастерской среди станков, чада и пыли сбились в кучку механизаторы на перекур. Табачный дым, свиваясь, уплывал в раскрытую форточку. На нас поглядывали с любопытством, но при главном инженере помалкивали. Наконец, он вышел куда-то по делам, и неожиданно лед тронулся. Люди заговорили. Сначала с опаской, поминутно озираясь на двери, а потом увлеклись, перебивая друг друга.

— То, что у нас не держатся механизаторы,— это правильно,— сказал пожилой мужчина в промасленной спецовке — Придут из армии, поживут-погостят месяц-другой у родителей и кто куда...

— Колхоз наш прибыльный, заработки неплохие, а работать настроения нет,— поддержал его другой, помоложе — Людям-то, кроме заработка, еще и уважение, участие требуются. В этом году зерновые и лен обмолотили раньше срока, бульбу выкопали... Выписали премию

по червонцу каждому. Дело не в червонце. Пригласили бы в Дом культуры, он у нас во какой, всем места хватит... Вручили бы в торжественной, так сказать, обстановочке... А то: «Распишитесь за десятку...» Ну и собрали мы эти десятки в кучу, сходили в сельмаг, праздник все-таки... Сколотили стол на мехдворе, накрыли, как умели, по-мужицки. Хотели председателя пригласить... Вроде она и хорошая, добрая женщина, Вера Ильинична... А как-то далека от нас...

Неожиданно вспомнился венок на стене крохотного кабинетнка Е. В. Ясюк в «Политотдельце», венок, подаренный ей механизаторами после уборки. И рассуждении главного экономиста Тамары Парфенович: «Возьмем понятие «человеко-день». Можно ведь перевести его из экономической категории в житейскую, представить как рабочий день, проведенный человеком. Но каким человеком? Какими людьми? Вот в чем вопрос».

Какие же люди отрабатывают человеко-дни в колхозе имени Тельмана? Верящие Вере Ильиничне, разделяющие ее планы, одобряющие ее взгляды? Люди, которые чувствуют на себе горячее ее участие в жизни и делах, внимание, заботу? Или просто отбывающие смену на ферме, в поле, в мастерских? Равнодушно, согласно утренней разнарядке... Нелегко порой определить грань, которая отделяет производственное от человеческого, понять ее, прочувствовать. Но рано ИЛИ поздно сделать это необходимо. Иначе могут и вовсе нарушиться тонкие, невидимые нити, ведущие из правления к каждому колхознику.

Наступало, однако, время обеденное, тельмановцы засобирались по домам. ОДИН ИЗ механизаторов задержался.

— Меня — говорил он, будто нарочно копаясь отверткой в мотоцикле,— начальство здешнее не очень жалует. Криклив, говорят, правдоискателем прозвали... Ну, а чего молчать, чего ждать? У иного крестьянина ведь как: руки работают, а душа болит... Конечно, можно спокойно смотреть на то, что яблони в колхозном саду погибают, хотя этот сад и так убыточный... Что навозная жижа с нового комплекса стекает в озеро Негрыза, скоро там все рыбы передохнут... Сами виноваты. Знаете, смелости иногда не хватает встать на собрании и резануть напрямки. Мол, при таком настроении скоро все из колхоза разбегутся. Жизнь ведь такая: сегодня в прибылях, а завтра на нулях, только слепой этого не увидит...

Он рывком завел свой мотоцикл, сбавил обороты и продолжал:

— Закон деревни: доброй работы можно ждать от людей, увлеченных, от тех, у кого есть чувство дома... Тогда и земля становится родной, и корни человек пускает крепкие. Я, например, часто думаю: что завтра? У меня растут ребятишки, двое, сейчас с женой третьего ждем. Как- то у них сложится? И другие тоже думают. Только говорят об этом не на собраниях, так, дома, меж собой... Потому что людям знать надо, что они под защитой, что о них заботятся. А у нас? Я понимаю, колхозу нужны специалисты, им в первую очередь все блага, и квартира и прочее... Но вот

приехали недавно в колхоз муж с женой. Оба кулинары по образованию. Квартиру им дали, работают... Муж — завмастерскими у нас, на мехдворе, жена — зоотехником по селекции. А Володя Знарок из Усовиков ночует в котельной. Круглый год на колхоз работает, хоть и инвалид. Зимой кочегарит, летом на току помогает. Ему в конторе говорят: «У тебя дом собственный...» Вы бы видели этот дом! На чем только крыша держится... Родители у Володи умерли, один он.

Знает ли, слышала ли об этом от людей Вера Ильинична?

И вот мы вновь в кабинете Снопковой. Она сидела за столом прямо и строго.

— Ходили в народ? — обронила с горечью — Что же вам понарассказывали?

Повторили, что довелось услышать. Вера Ильинична промолчала. А потом, пожав плечами, отвернулась к окну. За окном виднелась дорога, ведущая в райцентр...

Чувствовалось, что затаилась в душе ее обида. То ли на тех людей из района, которые годами поощряли, вдохновляли ее, не подсказав, может быть, самого существенного... То ли на ближайших своих помощников, охотно деливших с нею успехи и давно привыкших к тому, что, в конечном счете, ответственность за промахи берет на себя она. Вера Ильинична Снопкова.

...Начинался сезон лютых и промозглых ветров, ночных заморозков, первых снегопадов. На новых боровских землях бригада молодой Гали Шур развела костерок в низине, возле зарослей ивняка. Бывшие совхозные рабочие грели над огнем ладони и рассуждали, какой теперь будет жизнь, как сложится судьба их, жителей окрестных деревень, которые вместе с совхозной землей отошли к колхозу имени Тельмана. С этой землей и с этими людьми связывала свои надежды и Вера Ильинична.

Мы о многом переговорили тогда, о многом переспорили. И в итоге сошлись на том, что колхоз — это люди. И каждая строка председательского отчета, каждая цифра показателей, в конечном счете — о Человеке и для Человека.

Перед нашим отъездом Вера Ильинична все звонила куда-то, хлопотала насчет подарка семье Ворошко, боровских крестьян-пенсионеров. которые собирались отметить свою золотую свадьбу. Казалось, будто что-то переменилось в ней, и мы увидели другую Снопкову. Сумев дозвониться. достать дефицитное пуховое одеяло («Пусть будет тепло старикам!»), она радовалась почти по-детски, послала даже машину за тридевять земель, чтобы доставили колхозный подарок в срок. Возможно, она сумела все-таки понять для себя нечто важное, может быть, самое главное.

...Памятью ли о тех, кто работал и жил на земле, измеряется человеческая жизнь, добрыми ли нашими делами, изменяющими землю и все, что на ней создано, помыслами ли нашими, мечтами, тем, с чем мы связываем свои надежды... Наверное, и тем, и другим, и третьим. С такими мыслями мы покидали Лепельский район. С верой в то, что, как бы ни складывалась судьба, хорошеть и процветать суровым и древним этим местам, краю сосен и озер, пока есть люди, отдающие ему сердце.