Отныне и навсегда

Некоторые события из личной жизни, бывшей доярки, ныне пенсионерки Антонины Самсоновой.

В характере людей деловых, кто немало успел на веку потрудиться, есть одна черта, которая до последних дней не дает им покоя. Сколько бы дел человек ни переделал за отпущенные сроки, сколь бы много работ ни исполнил, все будет казаться ему, то самое важное, самое главное еще не сделано, что оно едва-едва только начинается, и вершить его досталось другим. Тут и смутная обида, и сожаление, что силы уходят, и добрая зависть к тем, кто является на смену, и желание приобщиться, заглянуть в завтрашний день…

Антонина Федоровна Самсонова тоже от работы и жизни еще не устала, а если болит поясница и ноют руки перед непогодой, не показывает виду, молчит.

Родилась она давно в далекой Мегре, большом, богатом селении на Белом озере.

Было Антонине двенадцать лет — пришла она на колхозную ферму. И с тех пор... Тогда и верно все только начиналось: и новый, неслыханный век для деревни и собственная девичья жизнь. Давно ли то было? Сколько событий и перемен! И все на глазах, все личной ее судьбы коснулось. И война. И послевоенные недостатки. И потери близких...

Г оды летят, они как стая птиц. И, кажется теперь, что если воедино слить все молоко, которое она надоила, получится второе Белое озеро, то самое, без конца и края, возле которого она родилась.

...А когда построили Волго-Балт и Мегру накрыло водой — простились они с родными местами, с полями, где сеяли хлеб, с покосами, ягодными полянами... Жители разъехались кто куда. Одни — в Череповец. Другие — в Ёргу. В Маэксу. В Белозерск. Самсоновы переселились в колхоз «Россия», на Лозско-Азатское озеро: оно хоть и несравнимо меньше Белого, а все-таки под окнами плещет простор, почти как на утерянной Мегре.

И так, «Россия». Как непросты и перепутаны судьбы, людей как переломан рельеф Белозерья, где каменистые гряды L                чередуются с болотами, где озерных просторов больше, чем пахотной земли, а почвы — то гольный песок, то суглинки, так же пестра и ломана экономика здешних хозяйств. Лен, ячмени с овсами, молоко, картошка... Отродясь не знавали тут миллионных прибылей, как где-нибудь в прикубанских станицах, однако и завальных убытков тоже не было. Хотя, как всякий живой организм, экономику колхоза и знобит временами и в жар бросает. Не так давно, например, прибыль составила тысяч под двести. Удался лен, а от картошки получился убыток. В прошлом году, напротив, уродилась картошка... Словно сама неброская природа, с ее нежарким летом и в меру холодными зимами, исключила всякие крайности: ни бедности большой, ни завидного богатства.

Не знаю, как кому, а я люблю здесь бывать. Иногда кажется, что даже воздух здесь иной, чем где-либо, небо выше и простор необыкновенный. Не зря Самсоновы решили в «России» поселиться. Озеро вытянулось голубым разливом с севера на юг, и от Росстаней, крайней деревни, если ехать с северной стороны, и до Новишек, крайней деревни на выезде из колхозных владений, километров двадцать без малого, катишь и катишь с горы на взгорок, и все время по правую руку бегут поля с перелесками, а по левую стелется озерная синь с лесистыми островами.

Редкие по обаянию места.

Повезло колхозу и в том, что через его угодья, через Росстани, Антушево, Левково, Перховту, Рябово. Новишки, пролегает живой и бойкий тракт из Белозерска в Череповец. Пусть не асфальт — обычный проселок, присыпанный гравием. А какова благодать! В отличие от многих мест верхнего Нечерноземья, которые мучает бездорожье, «Россия» век не знала проблем с вывозкой и доставкой грузов — хоть хляби осенние на дворе, хоть вешняя распутица... Круглый год имеет она надежную с миром связь.

Когда Антонина перевезла сюда домик с Мегры, мать ее. Авдотья Петровна, уже была в глубоком возрасте — она присматривала за домашним хозяйством, а дочь Татьяна в те годы училась в школе. Сама Антонина опять же на ферму определилась. И коров доила. И за телятами ухаживала. Были, как всегда, что в Мегре что в «России», ей почет и награды.

Годы наши, годы! Скорые птицы... Не заметила Антонина, как выросла дочь, окончила школу и тоже в колхоз пошла… Уже бегает по избе внучка Оксана, тарахтит, подражая трактору, внук Дима, уже и на пенсию Антонину проводили, наработалась вволю. Тихая домашняя жизнь наладилась. Под приглядом бабушки и прабабушки внуки росли крепышами. Зять Михаил работал в колхозе шофером. Дочь — приемщицей на молочносливном пункте. В семье был лад.

Но с некоторых пор почувствовала Антонина в себе тревогу, странное беспокойство. Началось с того, что пошли по селу неясные слухи, будто затевается какая-то новостройка.

Догорал май. Куковала кукушка. Пахло клейким тополем, в воздушном мареве плавился голубой свет, растворяя границу земли и неба. По этой поре явились в колхозе «Россия» незнакомые люди. Понагнали они всякой техники — по дорогам рык и пылюга, а среди зеленой травы петушком встал экскаватор и начал клевать зубатым ковшом податливую землю.

Колхоз строил комплекс.

...Ныне комплексом не удивить, их строят всюду, и бывают они разные. Одни для откорма бычков, другие для молочного стада, а есть и такие, где ни мяса, ни молока не получают, где выращивают исключительно телят для замены старых коров в дойном стаде.

Вырастить удоистую корову — это три года ласки и ухода. Устанешь ждать. А жизнь есть жизнь. Колхозам выполнять планы по молоку надо сегодня, не дожидаясь, пока три года минует. Ты сегодня дай молоко, потому что нужда в нем повседневная, а «дать» можно единственным способом — надо досыта кормить скот.

— Что корова? — говорит Антонина Федоровна, которая науку эту прошла с азов — Ее накорми — и молоко будет. А поездила она, поездила языком по пустой кормушке — и в подойнике пусто. Уж я поработала, знаю.

Знает она и другое. Кормов в хозяйствах, как правило, не лишку, их поделить надо между коровой, которая — да! — именно сегодня молоко дает, и телочкой, которую можно доить действительно через три года. И вот лучшее сено, комбикорм и прочее отдают корове — доись, милая, выручай нас «сегодня» — а теленку, как пасынку, что останется. Ладно, как-нибудь перетерпит.

Перетерпит, конечно. Безъязыкий, не возразит. Однако, став коровой, телка и молока большого не даст — с детства заморена. Одно поколение заморили, другое — вот и доят в районах по две с половиной тысячи литров на корову. А бывает и меньше. Тогда как в лучших хозяйствах — допустим, есть под Вологдой колхоз «Родина» или учхоз «Молочное» — там свыше пяти тысяч надаивают.

«Россия» строила комплекс как раз, чтобы избавить прочие колхозы Белозерья от забот о ремонтном молодняке, взять на себя столь хлопотливую работу и развязать остальным колхозам руки, позволив заниматься исключительно молоком. Они же, в свою очередь, освобождали «Россию» от дойных коров — корми, воспитывай, формируй высокоудойное районное стадо.

— Специализация,— повторяла иногда Антонина нескладное слово. Его она часто слышала по радио и с колхозных трибун. Суть была ясна. Но интересно было наяву, собственными глазами увидеть, что же такое комплексы — всяко о них толкуют,— чем отличаются они от тех старых телятников и ферм, где работала она более сорока лет.

Стройка росла — стены, крыша — иногда строители надолго пропадали куда-то, должно, и в иных местах по району работа им находилась. Этого Антонина знать не могла, но, если видела, что на комплексе никакого движения, теряла аппетит и жила нетерпением. Чтобы не скучать, даже решилась купить в колхозе корову, сославшись, что внукам и матери необходимо свежее молоко.

Дойных коров обычно колхоз никому не продавал, но из уважения к Антонине, к ее давним трудам выдали все-таки разрешение. Никто, понятно, не продал ей рекордистку, которая дает по ведру молока, такие и в колхозе нужны, позволено было выбирать из тех выбракованных, которых увозили на мясокомбинат.

Выбрала она Алейку, корову прямо-таки невзрачную, недомерную. Привела на двор. Бабка Авдотья вышла взглянуть, и что тут было!

— В уме ли, девка! — гремела она на весь двор. Голос у нее могучий, трубный, раскатистый, впрочем, как и у Антонины, казалось, слышат ее в деревнях за озером — Где глаза твои были? Не могла хуже скотину купить! Или без понятий?

И пошла, корить и пошла. Отчитывает дочь, словно девочку маленькую. Спасибо, на шум забежала во двор внучка Оксана, увидела корову, обрадовалась, пучок травы быстро сорвала и протягивает. Корова мукнула и стала жевать, а девочка — ее гладить. Только тут Авдотья умолкла.

— Маленькая моя, маленькая — приговаривала Оксана, а получалось — маленка моя, маленка.

— Что это? — не расслышав, строго спросила Авдотья — Ее так зовут, что ли? Малькой?

— Так, так,— ответила Антонина, радуясь, что меняется гнев на милость — Малька, мать. Малька.

Да, попадают изредка такие недоростки. По недогляду пастухов они огуливаются в стаде раньше положенных сроков, сами еще хилые, не набравшие тела — в чем душа? — они и телят приносят слабых и молока от них, как от козы. Таких коров называют «коленка». От слова «колоть». И поскольку проку от них нет, пускают их на убой, чтобы кормам не было зряшного перевода.

Странно, на что надеялась Антонина, выбирая непутевую Алейку. ставшую неожиданно Малькой? Или пожалела ее? И главное, не ошиблась! Подкормила, выдержала — и гляди — после второго отела под тридцать литров дает. В новых хлопотах Антонина как могла, глушила тревогу за комплекс. И все равно по вечерам, встречая с работы зятя, спрашивала, как там подвигается дело. Этот повышенный интерес заметила Авдотья. И осудила.

— И что тебе задалось? — внушала она дочери — Ты свое отработала. Посмотри на себя. Угомонись.

С возрастом мать и дочь внешне мало отличались друг от друга. Обе одинаково крупные — широкая кость — характером просты, открыты, а различие все же было заметно. Авдотья жила прошлым, любила вспоминать затонувшую Мегру и никак не хотела привыкать к России. И ветер с озера сильный, выдувает тепло. И вода не такая.

Всеми помыслами, каждой жилочкой своей она была в Мегре, не могла от нее оторваться, и Антонина, не возражая, согласно кивала, иногда тоже поддавалась ее настроению, однако неизменно возвращалась мыслями на комплекс. А там, за дорогой, пусть и не так скоро, как хотелось, серая громада росла и поднималась над полями.

Чем меньше оставалось ждать заветного дня, тем острее становилось нетерпение. Тут еще масла в огонь добавила передача по телевизору. Оксана смотрела мультфильмы и унеслась на улицу, не выдернув шнур. Антонина у печки чистила на ужин картошку, невольно прислушивалась. Передача показалась любопытной, оставила она нож и пошла, смотреть, что там такое.

С экрана в самсоновскую избу глядел лобастый мужчина средних лет, в очках и при галстуке.

— Есть два пути к достатку,— говорил он уверенно, как урок.— Можно увеличить хлебный намолот, расширив пахотный клин. Где стояла одна корова — поставить две. И на каком-то этапе развития сельского хозяйства это было приемлемо. Не хватало химудобрений. Техники. А земля под распашку в стране имелась, распахивали и наращивали поголовье. Но всему есть предел. А главное, ясно стало, что механическое увеличение пахотных гектаров и стада само по себе желаемых результатов не дает. Трудов много — отдача невелика. Это путь экстенсивного развития, развития вширь. Наша деревня его прошла. И отказалась как от негодного на новом этапе.

Антонина оглянулась — Авдотья дремала — и порадовалась, что можно послушать умную речь без помехи.

— Теперь — продолжал человек — остро встала задача увеличить сборы с единицы посевной площади, поднять продуктивность ферм, не увеличивая поголовья.

— А почему и нет? Правильно — одобряя, вслух соглашалась Антонина — Наша Малька кружку молока давала, когда я ее привела. А ныне — два ведра. Вот так.

У Антонины и того черно-белого человека из телевизора получалась дружеская беседа. И вдруг Антонина заметила удивленные глаза матери.

— Девка! — испуганно сказала мать,— Да ты спятила. С мужиком из телевизора болтаешь. А?

— Интенсификация — стараясь не ошибиться, ответила Антонина и ушла дочищать картошку.

И все-таки она дождалась...

Как-то среди дня, не ко времени, явился зять. Был он в возбуждении. Попахивал винцом. И не дожидаясь вопросов, с ходу выложил две новости. Во-первых, лишили его водительских прав: в нетрезвом состоянии управлял машиной. Во-вторых, перевели его кочегаром на комплекс, который начинают заселять телятами. Первую новость Антонина пропустила мимо ушей, а вторая тронула до глубины.

— Не путаешь, парень? — уточнила она, не желая напрасно расходовать дорогую радость.

— Как же! Мне туда теперь на работу ходить. На два года меня прав лишили.

— Мишенька, идол ты непутевый — больше для порядка, чем всерьез, сердилась жена Татьяна, по-женски даже довольная, что мужа лишили шоферских прав. На машине он то сена кому привезет то дров из леса, каждый спасибо говорит и норовит вина поставить. В кочегарке, по крайней мере, реже прикладываться станет.

Зять у Самсоновых издалека. С Закарпатья. У него и фамилия не белозерская: Миша Гриц. Несколько лет приезжал он в колхоз с бригадой шабашников, пожилых мужиков, работящих и трезвых. Строили они гараж, сенные сараи, домики для жилья. Год приехали. Другой. К зиме возвращались по своим хатам за Карпатскими горами. А на третий Миша женился, остался в «России», став ее местным жителем. Он не ленив — Антонина людей насквозь различает — только, как принес он новость, что пускают наконец-то комплекс, зауважала зятя еще более.

Комплекс и в самом деле начинал жить. Из дальних колхозов завозили телят. Трактора волокли с полей к кормокухне солому, по дорогам гнали гурты скота, все двигалось, перемещалось, подавало голос, требовало забот.

Ранее колхоз «Россия» имел под тысячу дойных коров. Теперь, как и было задумано, коров сократили вдвое. Сохранили их пока в Чулкове, Росстанях, Перховте: там фермы крепкие. А из Березников. Кашкина. Хлопузова или Старого Села, где постройки давно не поправляли, поскольку ждали ввода комплекса, коров убрали. Вроде и кадры работников высвободились, допустим, в Хлопузове восемь доярок без работы остались, и очень они нужны на комплексе. А где жить? Закладывая комплекс, «забыли» о квартирах для тех, кто его обслуживать должен. А дюжина домиков, поставленных закарпатцами, проблем не решала. Гоняй теперь автобус, собирай по деревням телятниц, слесарей, кочегаров... Зимние проселки после пурги непроезжи, осенью непролазны, к тому же многие женщины не желают с раннего утра до позднего вечера, на весь день, оставлять без присмотра семью и домашний скот.

А где жилье—там рядом и детский сад. Из города приехала молодая семья — Сергей и Галя Беляевы. Она согласна пойти телятницей. Он — трактористом. Но у них дочь-дошкольница. Куда ее? В саду перебор, теснота — всего 24 кроватки уставляется. Ладно, с горем пополам приняли у Беляевых девочку, вроде как льготу оказали переселенцам. А по колхозу еще три десятка ребятишек по домам сидят, «не пускают» матерей на работу. Как с ними быть?

— Это проблема социальная — с неслыханной ранее важностью произносил теперь за домашним столом зять Миша — Проблема рабочих рук нас мучает. Вот что.

После таких серьезных выступлений в доме становилось тихо. Миша перевоспитывался на глазах.

— Нам бы Оксану тоже в сад оформить — предлагала после паузы Татьяна.

— Пошто? — подавала голос Антонина — Али дома ей плохо?

— Не плохо. Да через год ей в школу. А она у нас «домашняя». Надо к другим детям привыкать. Там в садике, они и книжки читают. Там подготовительная группа есть... Полезно...

— Во народ! — Миша активно входил в роль начальника, наверное, копировал кого-нибудь — Ясно же сказано: мест нет. Не доходит? Председатель хлопочет, чтобы детский комбинат построить... А когда построит, неизвестно.

— Где он раньше был, твой председатель? — подключалась Авдотья — Хватился, когда приспичило. Ни шьет, ни порет... Это он, что ли, в баню на машине въехал? Намедни мне рассказывали...

Председатель «России» Николай Павлович Голубев — человек еще сравнительно молодой, сорока лет, наверное, на земле не прожил, однако, как Авдотья заметила, очень неспешный. И не в меру задумчивый. Забот о колхозе проявляет мало. О детском комбинате сначала вовсе не хлопотали, потом проект утеряли. А история с баней стала притчей.

Баня была как баня. Обычная баня при дороге — оконце на озеро, каменка, котел, вмазанный в печь; Николай Павлович, по обыкновению задумавшись, проезжал мимо» и, поди, теперь гадай, как ловко у него получилось, машина вдруг резко вильнула и, на полной скорости врезалась в ее ветхие стены. Трах! Бах! Вкатился председатель на авто прямо в парную—дым, пар, хоть шубу снимай и в пору веником хлестаться. К счастью, все обошлось благополучно, ни царапины, если не считать, что помятый мотор стал чадить, пуская синий угар прямо в кабину. А разобраться — все это председателю авторитета не добавляет.

— Леший с ней с баней — стал собираться зять — Похахакали, и будет. На работу пора.

У калитки его Антонина окликнула. И доверяя тайну, сказала, что хочет прийти на комплекс, все там осмотреть — ей интересно — только не знает, как и когда это лучше сделать.

— Там разве кино? — спроста ответил Миша, не понимая — Что там смотреть? И вообще... Там строго. Как в карантин. Никаких посторонних лиц. Халат. Пропуск. Разрешение. И вообще, ты что надумала?

— Ладно пугать меня,— отмахнулась она рукой, но задумалась. Карантинная строгость ей ничто. Смущало другое. Комплекс — сплошная новизна. Где, какая дверь — неизвестно. Будешь тыкаться, как слепой в чужом доме. А люди там незнакомые, должно, молодые, скажут, ты, старая, чего тут потеряла. Еще и на смех поднимут. С них станется. Вон зятю родному заикнулась, и то зашумел.

План созрел у нее неожиданно и сам собой.

День она выбрала теплый и тихий. Вода в озере зеркально отражала белые облака, где-то далеко, за островами, одиноко татакала моторная лодка, и по воде бежал размеренный звук, как из иного мира. В сухой пыли на дороге купались воробьи. Авдотья дремала. Не мешкая. Антонина достала из сундука синюю шерстяную юбку и праздничный жакет с привинченным орденом, но, подумав, уложила вещи обратно — что фасонить? — сунула ноги в домашние тапочки для легкого ходу, сняла с гвоздочка косынку, чтобы голову не напекало, и крадучись, шагнула за порог. Сердце колотилось сильнее обычного, она слышала его стук, опасаясь, что Авдотья тоже услышит и, проснувшись, все испортит.

На улице — ни души. Это показалось добрым знаком, и с надеждой пустилась Антонина в путь. Зыбучая, неровная тень скользила впереди по пыльным цветам и травам. Но чем дальше удалялась Антонина от дома, тем сильнее стал донимать ее давнишний беспричинный страх. Казалось даже, что кто-то невидимый тайно подсматривает за ней и показывает пальцем, будто затеяла она нескромное дело.

А в помыслах Антонины ничего такого не было, чего можно стыдиться или скрывать. Как не было в колхозе никого, кто больше ее отработал возле коров и телят. Старая доярка, заслуженный человек, никому не мешая, шла она теперь на комплекс, желая знать, что там и как, только никогда не думала она прежде и представить не могла, что можно столь переживать, быть без вины виноватой.

Что мучило ее вечную труженицу? Кто мог ее остановить?

Первым навстречу попался школьный учитель, военрук Александр Николаевич Лукьянов. Офицер запаса, капитан, он носил временами что-нибудь из военной формы. Сегодня была на нем фуражка с красивой кокардой. Зная, что военные приметливы. Антонина решила, что он ее сейчас изобличит. В чем и за что, она не знала, но изобличит непременно. Однако учитель, поравнявшись с ней, взял под козырек, как делают на параде.

— Федоровне привет! Здравия желаю!

...Затем Лида Панькова встретилась. Антонина помнила ее, когда та на колхозную стипендию училась в институте. Потом переманивали ее в Белозерск, главным экономистом сельхозуправления она отказалась. «Я люблю деревню,— достойно ответила она,— и мое место здесь». Таких людей Антонина уважала. Лида приветливо поклонилась и побежала дальше.

Все было обычно, как всегда, и все же тревога не отпускала.

Особенно страху нагнал тракторист Алексей Филиппович Серов, Филипыч, как его чаще звали. Стоял он возле мастерских и долго, как ей показалось, подозрительно щурил глаза. Филипыч известен был тем, что часто замещал в колхозе инженеров.

Инженеры в «России» не держались, менялись каждый год, а в перерывах команду принимал незаменимый Алексей Филиппович, человек пронзительный и деловой. Этого не проведешь, он сквозь землю видит, решила Антонина и приготовилась к отпору. А тот, опять на удивление, тоже вежливо поклонился и. узнав, что она держит путь в магазин, предложил даже подвезти ее туда на машине. Он в очередной раз был за инженера и потому имел в распоряжении личный транспорт.

— Спасибо, батюшко. Некогда мне на машинах раскатывать. Тороплюсь сильно. Я быстрей машины добегу — Антонину тронула забота внимательного Филипыча, он добавил сил, чтобы продержаться дальше. И вместе с тем осталась она довольна, как ловко и с умом ответила.

А в магазине для маскировки она потопталась у витрин, рассматривая конфеты, и попросила завесить в синих красивых обертках. «Внукам гостинцы»,— сказала она на всякий случай.

...На комплекс попала она в обеденный перерыв — рассчитано было точно, как по часам — и на первых минутах он ее оглушил несказанно. И объемом. И размером дворов. Обилием железа и механизмов. Те старые фермы, где приходилось работать, в сравнение не шли. Были они деревянные, крытые еловой щепой, с низкими потолками, сквозняки, тусклый фонарь «летучая мышь»... А здесь столько воздуха и простора!

Ходила-похаживала она не спеша. До конца одолела кормовую галерею, где на железных штангах была установлена транспортерная лента. Внизу, под лентой, стояли на рельсах вагонетки, чтобы развозить по дворам корма. Какие-то баки, огромные телеги попадались ей. Вдоль стен тянулись электрические провода, торчали рубильники на щитах управления. Все было из другой, непонятной, размашистой жизни.

А затем отворила узкую дверь налево. И таким вдруг родным, привычным дохнуло на нее, что опять, уже который раз на дню удивилась. Сотни телят, стоят под синим кварцевым светом — сухо, тепло — как по команде, повернулись к ней мордами и нестройно, но зычно стали мычать. Забыла она все: и страхи свои пустые, и транспортер на штангах, рубильники и провода — были перед ней только вот эти лопоухие существа, глазастые, с красно-белыми спинами телята.

«Му-у, му-у»,— знакомо звучало в ушах, а Антонина словно провалилась во времени. Словно не было прожитых лет, ничего из того, что состарило ее и отняло силы, а молодая, переступает она порог колхозного двора. И. совсем как внучка Оксана подошла она торопливо и стала оглаживать крайнего теленка. «Маленький мой, маленький». А тот крутил головой, тыкался мокрым носом и старался шершавым языком дотянуться до ее лица.

...Когда две женщины — были они в колхозе новичками — вернулись с обеда и вошли во двор, увидели они высокую незнакомую старуху в ярком цветастом платке, сбитом на шею, она ходила вдоль по рядам и кормила телят конфетами.

Старуха плакала, а лицо ее было радостным и красивым.

Эй, люди! Идите, сюда! Идите, и поклонимся этому человеку.