Офицерская жена

Звание жены офицера благородно, но и очень обязывающе. Потому что вместе с мужьями несут они все трудности их службы...

(Из выступления на пленуме Комитета советских женщин Соколовой Юлии Юрьевны, старшего инструктора Главного политуправления Советской Армии и Военно-Морского Флота.)

...Сквозь слезы она видела: в дверях стоит Вероника в белом платье. Он поднимает с лица фату и целует ее. Им в глаза рвется солнечный свет. Но падают, падают березы. Потому что кадром раньше уже прозвучал тот выстрел, завертел, закружил музыку, и Борис (Алексей Баталов) медленно опрокидывался, падал, хватаясь руками за белый ствол тонкой, молодой березы. Надя поднялась и вышла на кухню: не хотелось, чтобы дети видели слезы. Сколько раз смотрела фильм «Летят журавли», где, кажется, все до мелочей знала, пережила не единожды, но в этом месте всегда плакала. Уж так видно, устроено женское сердце, что никогда не привыкнет к чужой боли и смерти.

...Ей казалось, что девического возраста у нее просто не было.

В двадцать один Ивкины поженились, через год были на заставе. Владимира назначили замполитом. Она приехала с ним. Молоденькой неумехой, почти девочкой. И оказалась в тот первый год единственной-женщиной на заставе. В один день превратилась из Наденьки в Надежду Михайловну. И только много позже поняла, почему, хотя поначалу это даже огорчало. «Ну вот,— думала она тогда,— на какие-то три-четыре года старше их, а как к старухе-вековухе относятся...»

Для солдат-новобранцев Надя соединяла вчерашний дом и сегодняшнюю службу. Через четыре месяца она знала многое о каждом. Знала, чьи друзья уже отгуляли свадьбу, кого ждут и пишут, о ком забыли, разлюбив, кто вернется в родное село, кто поедет в город, кто поступит учиться, кто пойдет работать. Знала, что одни из них — сластены, другие — сони. Знала балагуров и молчунов. По натуре общительная. Надежда быстро сходилась с людьми. А четыре месяца на границе — это срок.

До демобилизации ребятам оставался еще год. И весь тот год Надежда была для них и сестрой, и подругой, и матерью. Когда они уходили в запас, возвращаясь домой, в прежнюю гражданскую жизнь, и следовало радоваться вместе с ними. Надежда грустила... Потом прибыло пополнение. Новобранцы: смешные, настороженные, а с ними новые заботы. И все повторилось. Но те, первые, так и остались для нее самыми родными.

Офицер уходит на службу из семьи, возвращается в семью. И от того, как проводит его жена, как она его встретит, зависит его спокойствие на службе. Офицеры иногда шутят: сколько у наших женщин выходных? Два: один — зимой, второй — летом. Но мы, женщины, говорим себе: не пищать, помнить о трудностях, но стараться их преодолевать.

(Из выступления Ю. Ю. Соколовой.)

...Резкий телефонный звонок прервал воспоминания Надежды Михайловны. Володя, опередив жену, снял трубку и коротко сказал: «Сейчас буду».

И уже у двери на ее вопросительный взгляд: «Ужинайте без меня».

В жизни у Надежды Михайловны было много друзей, с которыми она ладила и которых нежно любила. И один-единственный враг: насупленный, черный телефон. Его бесцеремонность поначалу раздражала ее, а потом стала всерьез огорчать. Предугадать его нрав было невозможно. Он мог мирно молчать целый день и вдруг взрываться среди ночи: требовательно, нетерпеливо. Два года назад несколько раз за сутки поднималась застава «в ружье», и столько же раз подавал он из угла свой голос. Помнится, она уже перед самым рассветом, измученная тревогой и бессонной ночью, накрыла телефон двумя подушками, за что получила «нагоняй» от мужа. Вот и сейчас он оставил Володю без ужина и. может быть, без сна...

Двери квартир на заставах, как правило, не запираются. Разве что от кошек и собак на ночь, и по той же самой причине на внешний крючок, когда из дома уходят или уезжают.

Постучав, входит Маргарита Николаевна, жена старшины заставы. Крупная миловидная женщина. С крестьянской плотной фигурой. Не толстая — статная. Но если на десять лет назад вернуться, в ней с трудом узнаешь тоненькую, большеглазую Риточку Николаевну (так ее все называли). Приехала с мужем Павлом Игнатьевичем Поляковым летом. Красотища кругом стояла — залюбуешься. А уж ягод лесных: собирай — не хочу. С совками ходили — такой урожайный год был. Она тогда по заставе, как бабочка, летала. Во всем ярком, легкая, счастливая. Но пугливая была до смешного. Уж что там, в лес пойти — на поляне одна остаться боялась. Все ей шорохи зверей диких да нарушители чудились. А уж когда рожать отбиралась — всех измучила. Сидит—плачет. Спросишь: «Что случилось?» — а она одно только и твердит: «Боюсь я. Боюсь». Но все обошлось благополучно.

У Риточки Николаевны родился крепкий Алешка. Здесь, на заставе, он сделал первые самостоятельные шаги по земле, отсюда вместе с другими офицерскими детьми повезли его сначала в детсад, потом в школу.

Жизнь детей на заставах тоже особая, своеобразная. Первыми «няньками» и учителями у них. как правило, бывают солдаты. Они учат их песням, стихам, рассказывают сказки. Эти дети очень общительны с раннего детства. Ничего и никого не боятся. И в каждом взрослом видят, прежде всего, друга. Они откровенны и бесхитростны. Хотя, конечно же, как все дети, очень разные и по характеру и в поведении. В семейных альбомах хранятся фотографии, на которых солдат и малыш: вот высокая трава, а в ней солдат — и смеющееся лицо мальчика, вот солдат, собака и девочка — в зубах собаки портфель. Такие фотографии есть в каждой семье. И в памяти детей остаются на всю жизнь их первые друзья — солдаты срочной службы.

Надежда Михайловна вспомнила, какой переполох поднялся на заставе из-за того же Алешки. Он пропал. Его искали часа два и уже всерьез стали волноваться, когда со смотровой вышки дежурный подал сигнал. Он заметил Алешу в учебном окопе на дальней позиции. Залезть-то мальчик залез в него, а выбраться обратно не смог. И. наплакавшись, накричавшись вволю, устал и... заснул,

А год назад в газетах писали о Сереже Ефименко. Двенадцатилетний школьник задержал нарушителя. В тот день вместе с товарищами он играл в селе. К нему подошел мужчина и стал выспрашивать дорогу к реке. Вроде обычный приезжий рыбак. Но прежде этого человека никто здесь не видел. Сереже он показался страшно дотошным, и мальчик побежал на заставу предупредить, что в селе «чужой». И «чужой» оказался не заезжим рыбаком, а настоящим нарушителем. Вот и выходит, что на границе служат не только офицеры, не только их жены, но и дети...

Маргарита Николаевна уходит. Завтра рано вставать, у младшего сына разболелось ухо, договорилась с машиной — поедут в город, в больницу. А сейчас — отдыхать.

Уже когда Надежда Михайловна гасила свет, услышала сигнал тревоги...

На слух не определишь, учебная она или боевая — сигнал один. Но жены то ли сердцем, то ли интуитивно, а возможно, по лицам мужей (разумеется, ни о чем тех не спрашивая) умеют отличать одну от другой. И сразу тогда поняли: боевая!

...Надя видела, как двор пересекла Екатерина Семеновна, жена начальника заставы, бегом, наспех одетая. И с ужасом подумала: что-то случилось. С кем? Этот вопрос женщины задают здесь себе не с корыстной надеждой: лишь бы не с моим — а с огромной тревогой за всех разом — всех офицеров, всех солдат. Граница роднит их общей службой, общей заботой о мирном покое всех людей.

Сердце всегда сжимается одинаково больно и ждет одинаково долго. Конечно, оно устает от тревог. И можно бы его поберечь, но женщины не умеют этого делать. Хотя порой им бывает нелегко. И вместо «хочу» приходится говорить «надо». Надо! И они отказываются от любимой профессии, едут за мужем в далекий военный городок. Надо! И расстаются с друзьями, родными, потому что им выпала такая судьба и такая честь — делить с мужем его постоянное, почти фронтовое напряжение и в то же время создавать ему надежный тыл в семье — для его покоя и уверенности. И они верны своему дому, верны своему долгу...

Екатерина Семеновна вернулась через четверть часа, а Наде это время показалось вечностью. «Не волнуйся. Все в порядке».

Потом они обе сидели на кухне, варили крепкий кофе. Чувствовали, знали, что по тревоге подняты уже соседние заставы. И ждали. Терпеливо и молча. Жены офицеров не любят гадать понапрасну. Под утро пришел Иван Иванович и очень рассердился, что они не спят. Они ни о чем не спросили его, ни она, ни Екатерина Семеновна. Это было неписаным законом. Но поняли, что нарушитель задержан. Каким образом поняли? По лицу, по возбужденным, веселым глазам начальника заставы. По тому, как он погнал их спать и попросил крепкого чая.

...Случались и курьезы, которые нигде, кроме границы, случиться не могли. Было лето. Через месяц Надежда Михайловна должна была идти в декретный отпуск. Она ждала второго ребенка. В обед домой заскочил Володя, проведать и предупредить что задержится: пойдет прокладывать «след», будет учебная тревога. Надежда попросила взять ее с собой. «Врачи советуют побольше ходить». И он неожиданно согласился. Во главе поисковой группы оказался тогда рядовой Виктор Кныш (сын потомственного охотника), гордость заставы, настоящий следопыт. И все долго потом подтрунивали над ним, потому что всю дорогу он гадал, что же тащит на себе «второй мужик» — щуплый и маленький. Ведь обыкновенный след может рассказать многое. Каково же было его удивление, когда под общий смех из будки — укрытия вышла Надежда Михайловна, «мужик» со странной своей ношей...

А через восемь месяцев они расставались с заставой: Владимира Валентиновича переводили на третью, уже начальником заставы. И быт надо было налаживать сначала...

Дом строит каждый по своему собственному подобию, наделяя его частью себя. Поэтому он, как правило, проговаривается о своих хозяевах. Но ведь поначалу в нем только голые стены да казенная мебель.

И если завтра приказ ехать на новое место службы, то все это — уже обжитое — надо опять оставлять и начинать все сначала. Но ощущение временности уходит быстро, появляются занавески, яркие скатерти, паласы, детские кроватки, картины на стенах, фотографии — и все преображается, становится твоим домом.

...Однажды к ним на заставу приехала мама Надежды Михайловны. Она вышла на пенсию, хотела забрать внуков и дочку на время к себе, погостить. Ей хотелось, чтобы Надежда пожила в городе, немного отдохнула, развеялась. Владимир был уже начальником заставы, спал по три-четыре часа в сутки. Надежда видела, как ему нелегко. Ехать с мамой она наотрез отказалась. Она не произносила громкого слова «долг». Она просто знала наверняка, что уехать и оставить мужа одного не сможет. Не имеет права. Служба мужа — ее служба, ее жизнь. Матери сказала: «Буду с Володей».

Он остался, ей благодарен за это решение и часто повторял: «Знаешь. Надежда, эта четвертая моя, капитанская звездочка — твоя. Точно твоя. Ты ее заслужила, не я». Она отмахивалась от его слов, а он становился серьезным и серьезно, но, как ей казалось, немного грустно говорил: «Ты даже сама не знаешь, что значишь для меня...»

За суетой домашних дел, в заботах о детях, о муже проходят дни. Годы теснятся к годам. Сборы, переезды, опять сборы. Встречи и расставания. Такая у мужа работа, такая у жены судьба... В истории нашей Родины они были, есть и будут — удивительные женщины долга, высокого долга, для которых любовь и верность, долг и жизнь неразделимы.

Иному может показаться: однообразная жизнь, скучная. Но ведь скучать можно и в концертном зале, и в компании умных, веселых людей... Все зависит от человека. А самое главное — человек, прежде всего, должен быть занят делом и ощущать, что он нужен другим. Спору нет, у офицерских жен счастье трудное. И все же... «Поделись со мною счастьем, офицерская жена» — как сказано в стихах Риммы Казаковой.

Я дочь покойных уже офицеров (мои отец и мать погибли в годы войны). 30 лет я жена офицера, я теща офицера, надеюсь, что буду бабушкой офицера.

Внуку моему 4 года, но он уже очень военный человек.