Город или деревня?

«Уезжай в город, доченька! Нечего в деревне сидеть...» — напутствует мать. Кто из нас не желает дочерям своим, чтобы сложилась их жизнь лучше, чем у нас самих... Но кто же, если не они сами, эту жизнь сложит? И лучше ли им будет? Или их матерям...

Воронова Мария Ивановна — человек знаменитый, далеко за пределами Калинина известный. И центральное телевидение о ней рассказывало, и в газетах писали. А как же! Мария Ивановна — лучший оператор-прессовщик Министерства промышленности строительных материалов РСФСР, лауреат Государственной премии СССР, депутат областного Совета, делегат XXVI съезда КПСС, кавалер ордена Трудовой Славы трех степеней.

И вот сидим мы с ней в уютной ее квартирке, разговариваем. И вдруг она вздыхает: «Ведь если подумать, я и в деревне всего этого могла добиться. Конечно, могла. Я и там, девчонкой еще, депутатом была. Сколько уж лет прошло, а как увижу по телевизору — девчата на дойку идут, и слеза пробирает». Но еще удивительнее — сын ее, Игорь, совсем, кажется, городской мальчик, уже здесь, в Калинине, родившийся, так и рвется в деревню. Мало того, что ни одних каникул не пропустит, чтобы не съездить к родне, оставшейся там, но еще и планы строит: после армии — только в деревню.

К чему речь? А к тому, что разрыв с родным, привычным, с корнями своими ни для кого, видно, без следа не проходит. И не приспело ли время подумать: всегда ли есть нужда испытывать себя на такой разрыв, не действует ли тут некая инерция?..

В нашем подъезде шел ремонт. Веселые, шустрые девчонки в комбинезонах, заляпанных краской, таскали по лестницам ведра с побелкой, ловко орудуя кистями и мастерками, наводили блеск. И однажды, проходя мимо, я ненароком услышала, как одна из них, стоя в проеме распахнутого окна и заглядевшись, не знаю уж на что, сказала: «Господи, да как же у нас дома-то сейчас, наверное, хорошо». По-волжски сказала, на «о». День стоял яркий, весенний. В воздухе, даже московском, немало, кажется, пробензиненном, с утра свежесть. И я подумала: если нас, горожан, так отчаянно тянет к земле, если мы так стремимся завестись хоть клочком ее, где она, эта земля, видна живая, незатолтанная, незаезженная, то, каково же им, девчонкам этим...

Вот придут они вечером в свои общежития. Может, и хорошие и удобные, а все не материнский, не родительский дом, который стоит, небось, опустевший, как гнездо, из которого птенцы повылетели. Общежитие — оно и есть общежитие. Каким бы благоустроенным ни было, а все предполагает некую временность, чемоданное житье. К семейной, скажем, жизни не очень приспособлено.

Но я смотрю на этих девочек. Все они в самой поре — невесты. Куда же приведут мужей? Где станут нянчить своих первенцев? И кому будут предъявлять претензии, жалуясь на неудобства, которыми неизбежно омрачится начало их семейной жизни?

Что же заставило их, милых этих девчонок, с чьих щек не сошел еще здоровый деревенский румянец, подхватить в один прекрасный день чемоданчики с нехитрыми пожитками, да и отправиться в ближайший (а то и вовсе не в ближайший) город? Не раз, не два довелось мне обсуждать эту проблему с директорами сельских школ, председателями колхозов, руководителями совхозов, на районном и на областном уровне, где многое видится крупнее, осмысливается по закону больших чисел.

И тут-то как на ладони можно разглядеть все далеко идущие последствия простого, казалось бы, факта: уезжает девушка из родных мест.

Уезжает, во-первых, потенциальная невеста. Директор совхоза «Стрелецкий» Одоевского района Тульской области жаловался мне, что у него на клубных вечерах (а клуб, надо сказать, отменный, иному городскому на зависть) до десятка парней без пары для танцев к стенкам жмутся: здесь песенка насчет десяти девчонок, на которых по статистике приходится девять ребят, явно устарела.

Ну, а коли, нет невесты, так и парень, вернувшийся из армии в надежде жениться, собственным домом обзавестись, недолго будет мыкаться в одиночестве. Тоже бросит и работу хорошую, высокооплачиваемую и квартиру, ключ от которой ему вручили или, во всяком случае, готовы вручить. В город подастся и тоже станет на неопределенное время обитателем общежития. Надо тут со всей прямотой сказать, что эта неопределенность может растянуться на годы — та же Мария Ивановна Воронова, с которой начала я эти заметки, прожила в общежитии почти десять лет, хоть и в ударницах ходила с самого начала, то есть зарекомендовала себя наилучшим образом.

Итак, условий для нормальной семейной жизни ни у него, ни у нее, конечно, сразу не будет — никто их и не обещает. Обеспечить каждого прибывшего работника жилищем, приспособленным для устройства этой жизни, далеко не всякий город может. Хотя рабочая сила городу и стройкам нужна и будет нужна. Приток ее из села — естественный процесс. Противоестественно другое — бездумно к нему и своей судьбе относиться.

Г руда писем высится на моем столе. Все о незадавшейся семье. Все от городских молоденьких женщин, сравнительно недавно расставшихся с деревней. Я не социолог и выводить закономерности не берусь. Очевидно, однако, что деревенская девочка, останься она в родных местах, скорее всего замуж пойдет за парня, которого знает чуть не с пеленок: вместе росли, вместе в школу бегали. Подноготная каждой семьи в деревне известна до самого донышка, и люди не с закрытыми глазами соединяют судьбы. Не случайно же (это уж и социологи подтверждают) деревенские браки в целом прочнее городских. Тут не только традиция сказывается, но и основа, на которой семья строится, дает себя знать.

Но та же самая девочка, оказавшись в сутолоке городской жизни, устав от одиночества, подталкиваемая замужествами подруг по общежитию, опасениями упустить свое счастье, «засидеться», становится иногда не очень-то разборчивой. И вот уже звучит для нее марш Мендельсона, выкрикивает «горько» хор обитателей ее и его общежития (так чаще всего), а дальше начинается жизнь, при которой иной раз он в одном общежитии, она — в другом. И так не год и не два. Появляется на свет ребенок: нельзя же на самом деле откладывать это событие до тех времен, когда будет собственное жилье. Да и работает к тому же простое соображение: молодая семья с ребенком получит его скорее, чем бездетная. Скорее — это, правда. Да не завтра же.

Но жить-то надо уже сегодня. Ребенка везут к маме, в деревню. Нередко молодая жена отправляется под родительское крыло еще до родов и остается под его сенью положенный год отпуска (теперь этот срок удлиняется до полутора). А молодой муж? Способствует ли его привязанности к семье столь длительная разлука? Хорошо ли, что он фактически не видит, как растет его первенец, не разделяет забот о нем? В общем-то для него вновь наступает довольно долгий период холостяцкого приволья со всеми его соблазнами, искушениями. Не всякому удается против них устоять, тем более что срок не только совместной жизни, а даже просто знакомства с женой исчисляется подчас месяцами, а опыта нормальной жизни, при которой люди ведут хозяйство, украшают, обставляют свой дом, у них и вовсе нет. Мудрено ли, что к моменту, когда, наконец, начинает светить в более или менее определенном будущем квартира, семьи-то уже и нет и квартиру предоставлять некому.

Но предположим, молодая мать не стала задерживаться в родительском доме, а попросту препоручила младенца бабушке и вернулась к супружескому очагу (точнее, к его отсутствию). Хорошего и тут мало. Даже если не так уж удалена деревня от города, где живут молодые папа с мамой, видят они свое дитя от силы раз в неделю. Это если надо день только на езду потратить, а если больше? А дорожные издержки? Да как совместить эти поездки с работой? Словом, на практике получается так, что иные семьи по году живут в разлуке с малышом. О втором, конечно, и речи быть не может: и его на бабушкины плечи? А от первенца отвыкают, да и он преспокойно обходится без родителей, привычно награждая этим титулом бабушку с дедушкой. Все это очень-очень серьезно. Сколько глубочайших, подчас неразрешимых драм вырастает из таких противоестественных отношений!

Причины для девичьих отъездов, конечно, есть. Не каприз гонит молоденьких девчонок (во всяком случае, как правило), а отсутствие работы, которая отвечала бы их, выражаясь по-научному, социальным ожиданиям Ожидания эти достаточно высоки. Их порождает уже сам факт всеобщего среднего образования. Не хочется со свидетельством об окончании десятилетки на ферму — грязь месить, затемно вставать, корм вручную лопатить. Таких ферм еще немало. Да что там расписывать — крестьянским девушкам эта работа известна и по собственному опыту и по материнским рассказам.

Тут вот еще, какое возникает противоречие. Школа организует обучение девушек профессии мастеров машинного доения. Проходит оно в кабинетах, оборудованных по последнему слову техники. И учебные фильмы девочкам показывают: по чистеньким, вылизанным фермам ездят вдоль стойл аккуратные вагонетки, доярки после работы отправляются в душевые, где и переоденутся и от запаха, прямо скажем, не способствующего препровождению вечера на танцах, избавятся, а диктор еще и расскажет, что работа на такой ферме двухсменная, значит, и выходные положены, как у людей. Насмотрятся девочки этих фильмов, поработают на первоклассном оборудовании, и. конечно, калачом их не заманишь в тот коровник, где дует из всех щелей да грязь по колено. (А такие еще есть!) И тот довод, что мать и бабушка здесь век свой оттрубили, срабатывает не за, а против подобного же выбора.

Директор одной неплохой сельской школы в Ворошиловградской области как раз и сетовал в разговоре со мной на то, что мамы да бабушки сводят ему на нет всю работу по профориентации. В школе толкуют: животноводство — ударный фронт, а дома совсем другое. Мол, куда хочешь, дочка, подавайся, хоть за тысячи верст от родного дома, а на ферму я тебя не пущу — поперек дороги лягу.

Не станем на этом месте ханжить и прикидываться. Кто из нас не желает дочерям своим, чтобы сложилась их жизнь лучше, чем у нас самих! Да только кто же, если не они сами, эту жизнь сложит? И лучше ли им будет? Или их матерям...

Отправляя своих дочерей, мамы их чувствуют себя еще молодыми да крепкими. Еще и мужья на ногах, и сами в силе. Но годы-то на месте не стоят, а свое черное дело делают. И вот состарились родители, не могут ни воды принести, ни дров заготовить, ни огород обработать, ни скотину обиходить. А дети далеко. А внуки, когда подрастут, хорошо, если на лето приедут. Между прочим, случается ведь, что у внуков этих папа насквозь городской, в деревню к родным жены его не затащишь, он и детей в той же вере растит: зачем им, дескать, деревня, когда пионерский лагерь есть, а то и участок садовый, до которого рукой подать на автобусе.

По-разному все у людей складывается. А только все больше приходит в редакцию грустных писем об одиноких, брошенных стариках и старухах, чьи взрослые дети разъехались, разбежались когда-то по градам и весям. Не сыскать их, Не рассказать мне об этом лучше, чем Валентин Распутин в «Последнем сроке». Однако несправедливо только детей винить в том, что случилось с героиней этой повести. Разве не сама она подталкивала свою Таньчору к поискам если не легкой, то уж, по крайней мере, иной доли, чем та, что выпала на ее собственный век «Поезжай, доченька!» — сопровождаемые этим напутствием тысячи девочек срываются сразу после выпускного вечера с места.

Конечно, остановить их могут только серьезные меры. Там, где сумели эти меры применить, гремят на деревне свадьбы, полны до отказа садики и школы. Есть хорошая, современная ферма — остаются девушки. Создан в колхозе подсобный промысел, в котором находят применение женские руки, опять же нет нужды в невестах. Есть целые районы, где нет ее, этой нужды, есть и отдельные хозяйства, рачительные руководители которых находят выход из положения. А там, где этого нет? Или пока нет?

Горько думать, что может не дождаться, пока войдет в строй большой животноводческий комплекс, славная светловолосая девчушка, чьей работой я любовалась в Башкатовской школе Мценского района Орловской области. Так любовно ухаживала она за коровой в пришкольном хлеву, так ловко, красиво двигались ее руки, так споро все под этими руками ладилось, что жалко было даже подумать: вдруг тоже бросит она это родное ей, привычное дело и заново должна будет привыкать к другому, честное слово, тоже нелегкому, потому что легких дел не бывает — легко только бездельничать.

Ну, а как не достроится к поре, когда закончит эта девочка свою школу, механизированная ферма? Что же тогда может ее остановить, удержать? Думаю, только одно — материнское слово. Порой только мать может заглянуть вперед, вычислить без ошибки, что на самом-то деле лучше для ее ребенка.

Конечно, есть девчонки, которых никакими предостережениями не остановишь, не удержишь. Рвутся на свободу — подальше от всякого пригляда. Кстати, таких-то и более всего бы нужно хоть еще годок-другой подержать у материнской юбки. Но... Школа позади, нужные бумаги в руках. Тут у матери хотя бы утешительное сознание должно быть: что могла — сделала, а своего ума не вложишь.

Ну, а каково той, что еще и поощряла: в город, доченька, в город, подальше от коровьего вымени. Как потом расхлебает она все незадачи дочкиной жизни? Кому предъявит счет? Потому что все-таки по моим наблюдениям куда больше девочек, которых не без оснований пугает чужая сторона и перспектива общежития отнюдь не радует, не обольщает. Девочек, которые даже в самом удобном пришкольном интернате тоскуют по дому, по маме и не чают, когда вернутся в этот дом, чтобы и свадьбу в нем справить и детей родить да вырастить. Но ведь и эти девочки, бывает, поддаются и общему поветрию и молчаливому, а подчас и не молчаливому материнскому согласию — более того, наказу.

Боюсь, как бы не поняли меня превратно: будто бы уговариваю я сельских девочек сиднем сидеть в родной деревне и от призвания своего, коли есть оно и с сельским житьем-бытьем несовместимо, отказаться. Нисколько! Немало знаем мы славных биографий, которые начинались в маленькой деревушке, а расцвета, вершины достигали в большом городе. Так ведь убежденность нужна, что именно призвание не дает тебе покоя, гонит за порог, а не обыкновенная охота к перемене мест.

Среди пословиц, собранных Львом Толстым, была одна, которую он повторял чаще других: «Где родился, там и пригодился». Почему же мы-то с вами забываем о ней, воспитывая сыновей своих и дочерей? В конце концов, в этой преданности малой своей родине немалый, наверное, смысл, несколько лет назад случилось мне побывать в махонькой «неперспективной» деревеньке, затерявшейся в тверской глубинке и запомнившейся не только забавным названием Безбожник, но и удивительной красотой — такой, что сердце заходится. Думалось, неужто ж не стоит перед глазами людей, ее навсегда покинувших, оставивших догнивать на корню родимые избы, бескрайний лес, полный всяческой благодати, речка прозрачная, взгорок, красный от земляники?

Могут возразить: это все дачные ахи. Хорошо вам, горожанам, рассуждать, а вы поживите-ка здесь круглый год вдали от большой дороги, отрезанные по зиме большими снегами, а в распутицу непроходимыми хлябями. Что ж. городскому уроженцу тоже нелегко отрезать от себя привычное, в том числе и людские связи, отношения — для меня, скажем, главное. Однако вот ведь что интересно: среди тех, у кого эти связи не образовались или, образовавшись, не стали очень уж прочными, наметилось сейчас стремление назад, к земле. Той самой, которую не так давно без сожалений оставляли.

Вот письмо из Геленджика. Кто не знает, тому скажу — чудесный город-курорт на берегу Черного моря. И живут там супруги Тяпкины. Он шофер, она медицинская сестра. Им по двадцать шесть лет. У них двое детей. Хотят работать в сельском хозяйстве, желательно в совхозе. Где — все равно. Готовы даже с юга на север. Редакция, уже ответила этим людям: сообщила адреса, которые могут их заинтересовать. Но вот что важно — письмо это не единственное. Движение назад, к истоку, безусловно, существует. И не только потому, что там «трава по пояс» и ждет дело исконное, дедовское. Но и потому, что дело это сегодня во многом новое, как говорится, по социальным оценкам — престижное. И редакционная почта, которая очень чутко, как самый верный сейсмограф, регистрирует любые процессы, даже едва обнаруживающие себя в общественном сознании, тому свидетельство.

Но читаешь иные письма и думаешь: сколько наломано дров, сколько принято мук, сколько дорог истоптано без всякого проку! А что, если могло всего этого не быть, если могли стать в свое время непреодолимым препятствием простые и вечные слова: «Не уезжай, доченька. Не уезжай, сынок. Где родился, там и пригодился».