Сказка за занавеской

Снимал я угол у одной старухи. Марфы Андреевны. Небольшой такой топчан за ситцевой занавеской. Но свое окно, выходящее на пустырь. Ежедневная теснота жизни как бы скрашивалась заоконным простором.

Приводить в свой угол гостей мне воспрещалось. Ходить можно было только в носках, на цыпочках, воду в чайник наливать тоненькой струйкой, не дай бог ударит толстая струя, не дай бог, Марфа Андреевна осерчает!

Правда, за жилье я платил копейки. В то время это было для меня едва ли не самым важным.

Я порывался помогать по хозяйству, но Марфа Андреевна ворчала.

— Еще напортишь чего... Ты хотя парень смирный... да у меня во всем свой порядок. Своя-то рука владыка! Ты мне лучше вот что скажи... Я ножниц давеча обыскалась, так ты их не брал?

— Что вы, Марфа Андреевна, как я мог! Я на вашу половину и не выхожу!

— Дак сама знаю, что не выходишь... Однако, думаю, мало ли... А что боишься меня?

— Да нет, зачем мне вас бояться. Марфа Андреевна... Я вам благодарен!

— То-то... А вот иной раз так поглядишь, будто боишься.

— Просто у меня взгляд такой...

— Взгляд такой! Молодой еще, всю твою середку видать... Я людей-то разных навидалась, не приведи господь. Да что разве расскажешь все как есть!

Вообще была Марфа Андреевна неразговорчива.

Зато по ночам — я часто просыпался — еле слышно говорила она сама с собой, и то смеялась, то вдруг слышался мне всхлип, а на ситцевой занавеске, отгораживающей мой угол, проступало трепетное световое ситечко от разжигаемой лампады...

Словом, теперь, даже не будь у меня жилья, в подобный угол я бы не вселился и даром. Вот это и есть главная ошибка рассудка: жить в устроенном доме, где случается лишь то, что должно случиться,— да это какой-то гармонический ад! И этот-то ад я наблюдал тогда вокруг Марфы Андреевны, еще не понимая, что он, ад этот, раньше, позже ли уловит и меня.

Однажды Марфа Андреевна все же доверила мне незначительное дело. И дело обернулось так, что я в тот же день съехал, предоставив удовольствие жить в ее углу кому-нибудь другому.

Марфа Андреевна собралась на вечер отлучиться, а поскольку делала все в строго определенное время, то и попросила меня полить ее комнатное дерево.

Чуть прозвучал сигнал будильника, я отложил учебник и несмело вышел из-за своей занавески.

Деревце величиной с ладонь резко зеленело на фоне зимнего окна.

Взяв детскую леечку с облупившейся голубою краской, я робко наклонил ее.

Горшок, в котором деревце росло, был слишком широк для него. Неожиданно сквозь ливень я различил следы крохотных сапог, местами сливающиеся в тропинку. Тропинка закручивалась вокруг ствола. Я приблизил лицо и увидел под деревом садовую скамеечку, а на скамеечке вполне настоящую шляпу.

За окном по снежному пустырю мело длинные плети поземки. Я отставил лейку и пошел к себе за ситчик, лег там. Конечно, сумасшедшая! По ночам играет в куклы, разговаривает с ними...

Занавеска отодвинулась, я вздрогнул, увидя перед собою угрюмое лицо Марфы Андреевны. Я не слышал, как она вошла.

— Что полил? Земля-то сухая почти!

Я резко встал.

— Марфа Андреевна! Не мое, конечно, дело, но позвольте вас спросить, что там за скамеечка? Следы какие-то? Вы что, играете?

Я унял дрожь в руке, глядя ей прямо в лицо.

— Скамеечка... Так Павла Игнатьевича скамеечка! — сказала она, наконец, вцепившись перекошенным взглядом в мое лицо.

— Какого Павла Игнатьевича?

— Ишь высмотрел!.. Мужа моего. Павла Игнатьевича, скамеечка! Он там и прогуливается, а то присядет, до сумерек иной раз засидится, я с ним и поговорю, отведу душу... До утра иной раз,— незнакомым мне, придушенным голосом заговорила вдруг Марфа Андреевна.

— Может, и меня познакомите?!

— Ну, ты вроде мальчик тихий... Только чтоб разговоров потом не было, разговоров всяких вокруг этого дела мне не нужно. Я и так натерпелась, не рассказать...

— Что вы, Марфа Андреевна, что вы, я ни полслова... Так, где же он?! — Я почти не сдерживал насмешки.

Она потупилась, поджав губы.

— А и правда, что скучать старику... Ладно!

Я вышел вслед за нею из-за занавески.

— Ладно, ладно уж. Сама виновата... Но только не выдавай старуху! Ты вот что, ты стой здесь.

Она подошла к столу и достала из-под скатерти ключ.

Отперла шкаф, вынула оттуда узкую шкатулку. Отомкнула ее каким-то крохотным ключиком, не глядя на меня.

В шкатулке лежала плотная связка ключей. Вперевалку уходя — сейчас, сейчас!— перебирала ключи, выискивала.

Прислонясь к стене, я насмешливо, без прежней робости смотрел на нее. Что может она мне показать?

Она приставила стремянку к антресолям, взобралась, сопя. Выдвинула оттуда тяжелый сундук, с усилием отомкнула, достала совсем уж крохотную, серую, с золотым ободком коробочку, очевидно, из-под духов.

Она спускалась, бережно держа коробочку на отлете.

Мне вдруг сделалось как-то тяжело, тревожно.

— Сейчас, сейчас! — приговаривала она, не глядя на меня.

Крышка откинулась, и в белом муаровом покое я увидел лежавшего на спине старичка. Старичок делал гимнастику, вертя в воздухе ногами, и заслонился рукою от слишком яркого света.

— Как он у вас... не задохнулся там? — наконец сказал я.

— Дак я везде дырочки для дыхания проделала, ты, что ж думаешь, я совсем глупая, что ли? Павел Игнатьевич, вот, знакомься, постоялец наш!

Павел Игнатьевич встал и махнул мне рукой, явно приглашая к себе. Кажется, он улыбался.

— Голосок у него с непривычки-то и не услышишь... Горе мое ты, горе,— сказала Марфа Андреевна, наклоняясь к старичку — Ну что? — Но тот в ответ ей потряс кулаком. Марфа Андреевна отшатнулась.

— Тьфу, противно смотреть! Что только себе позволяет! При сторонних-то людях... Вот закрою щас тебя да устрою тебе настоящее землетрясение, как позавчерась, клопу такому паршивому, хочешь?

Павел Игнатьевич яростно повторил свой жест.

— Что это с ним?

— Дак ясное дело, злится! — сказала она усмехаясь.— Ишь! Проявил, проявил себя, да?!

Старичок кивнул.

— Как он, ну, вот это? Здесь- то?..— пробормотал я, вглядываясь в старичка.

Старичок тоже смотрел на меня из-под руки, придерживаясь за стенку.

— A-а... Уменьшался все, уменьшался! Чуть что не по нем, молчит, но уменьшается. Слова не сказал поперек, ибо знал: скажет — прогоню! Ну и вот что вышло. Доуменьшался! Все, по-моему, получилось, как ты ни финтил! — сказала она уже в коробку.— И всегда, по-моему, будет! Слышишь ты меня или нет?

Старик скрестил руки на груди и отвернулся.

— А что ж вы упрятали его так. Марфа Андреевна?

— От людей... Станут говорить разное, чё попало. Да и если б только это... Не ровен час, упадет со стула. Или мыши загрызут. А то наступишь второпях, это я даже подумать, прости боже... Такое вот мне наказание! Или шкоду начнет творить, с него станется! Пожару наделает, в муке утонет, да что говорить там... А так я его под деревцо высажу, он побегает-побегает вокруг, да и на лавочку. А вчера что устроил, вдруг ломать растение! Да силенки теперь не те. У-у, злыдень, уставился, от людей тебя стыдно! — наклонилась она к старичку.— Во что себя превратил, а?! Мука мне с тобой, одна мука!

Марфа Андреевна выпрямилась и звонко захлопнула коробку.