Портниха

У портнихи была большая комната в общей квартире. Портниха была известна мастерством и непререкаемостью суждений. Ее заказчицы все были очень обеспеченные. «Чьи-то жены», предпочитавшие свою портниху любому ателье с высоким наименованием. Они собирали анекдоты, возникавшие в общении с портнихой и, смеясь, пересказывали их друг другу. Ее фамилия, Салтыкова, и прозвище, «Салтычиха», словно помогали заказчицам в их добродушной снисходительности к ее трудному характеру.

Я попала к Салтыковой случайно, за компанию с приятельницей.

Портниха не любила принимать сразу много людей. Когда мы пришли, у нее еще находилась заказчица, и она хотела было выставить меня, но почему-то смягчилась и впустила нас обеих.

Разговор с предыдущей заказчицей был неприятным, и я пожалела, что не ушла. Портниха выговаривала:

— Придется с полгода повременить, милая моя.

— Я готова,— отвечала заказчица.

— Э, не просто ждать... Попробуйте сбросить несколько килограммов, потом приходите...

Портниха поднялась, давая понять, что разговор окончен, и повернулась к моей тощей подруге.

Я сидела, опустив голову. Отвергнутая заказчица убрала материал в сумочку, сдержанно попрощалась.

Салтыкова довольно долго обсуждала назначение и фасон платья для моей подруги, потом неожиданно и, как мне показалось, только для меня, сказала:

— Вы думаете, я толстым не шью? Шью. Но только тем, которые... как бы это сказать? Которые одинаковы и снаружи и изнутри. У человека, кроме внешнего, есть еще внутренний... облик. А эта дама внутри-то легкая, изящная, а снаружи ей подтянуться надо.

— Что же вы ей этого не сказали? — с досадой спросила я.

Салтыкова рассмеялась. Мы были озадачены. В ее смехе была прямодушная детская веселость и издевка. Видно было, смеется она с удовольствием.

Стали прощаться. Из-за шкафов, которыми был отделен большой угол комнаты, раздались какие-то призывные звуки.

— Замри, мать,— низким, грубоватым голосом сказала Салтыкова — Я твое время знаю.

По дороге подруга рассказала мне, что за шкафами вот уже восемь лет лежит парализованная мать портнихи.

Спустя неделю Салтыкова, когда мы вновь зашли к ней, обронила, оглядев меня мельком, что если я принесу тяжелый и мягкий материал цвета осеннего листа, она будет мне шить. Я ухватилась за эту возможность.

Во время одной из примерок Салтыкова сказала нарочито громко:

— Мать капризная стала — сил нет. Вчера говорю, что помирать ей пора, а она — что бы вы думали? — грозит мне пальцем здоровой руки, а глаза у нее озорные, ну просто озорные и хитрющие!

Салтыкова усмехнулась и, проходя мимо шкафов, сказала:

— Совсем ошалела старуха, со свету сжить меня хочет.

В следующий раз я присутствовала при сдаче заказа. Молодая прелестная женщина надевала свое новое платье.

— Ну, это мы в худсовет представим! — говорила Салтыкова, подталкивая заказчицу за шкафы.

Оттуда раздалось довольное урчание и отдельные протяжные звуки.

— Ну, хватит, хватит! — сказала Салтыкова — От такой-то красоты и ослепнуть можешь. Мне только этого не хватает.

Когда я пришла за моим заказом, дверь мне открыла незнакомая женщина, вручила узелок с платьем, приняла деньги и объяснила, что хозяйка встретить не может: с матерью плохо.

Вскоре я узнала, что Салтыкова осиротела, заказов почти не берет, а живет все там же.

Несколько раз я проходила, мимо ее дома и, наконец, решилась войти. Салтыкова сама открыла и впустила меня в свою комнату.

— Шить не буду; и не просите. Заказов не беру, только на хлеб и вот на цветы.

Шкафы в углу комнаты были раздвинуты, и все было заставлено цветами, среди них стояла только низенькая скамейка.

Провожая меня. Салтыкова сказала:

— И не ходите и не жалейте меня.

Щелкнул замок.

Спустившись на несколько ступенек, я остановилась. Через минуту скрипнула и приотворилась дверь. Голос за моей спиной произнес:

— Попробуйте зайти... Через год.