Подробности

Автор: Super User

Категория: Основная

Опубликовано: 07 февраля 2025

Просмотров: 6

Хлебный бастион

Страда…

Она всегда трудная, всегда неповторимая, самозабвенная пора для земледельца.

И нынешняя — не исключение. Хлеба едва ли не по всей стране подошли на десять—двадцать дней раньше. А тут еще не схлынул сенокос. Как важно в такой обстановке проявить хозяйскую расчетливость, умение перераспределить силы, все резервы пустить в борьбу за урожай.

Хлебное поле страны велико. И все-таки особенное место в нем у казахстанской целины, у этой просторной, неласковой земли, покоряющейся лишь заботливым да упорным...

* * *

Гроза проходила стороною, над полями соседнего совхоза, а на угодья «Краснофлотского» сыпала мелкая водяная пыль. «Не ливень и не дождь, так, черт-те что...» — огорчался Кобзарев, включая рацию.

— Березка — центральной. Ответьте...

Ничего не слыхать, гул и треск в динамике.

Кобзарев гнал машину вдоль полей, засеянных неделю назад. Дворники метались по стеклу, барахлила коробка передач, которую так и не успели перебрать до посевной. Машина не выдерживала нагрузки... Чтобы за день осмотреть поля всех бригад, директору, наверное, был бы нужен персональный вертолет. Тревога подталкивала Кобзарева к баранке «уазика». Останавливаясь, Александр Михайлович выбирался из кабины, ежился и, подняв воротник куртки, чавкал сапогами по земле, разгребал рядки, мял землю в пальцах, вздыхал. И, найдя, наконец, крохотные ростки, зеленые с белыми хвостиками, улыбался, отирая лицо...

Клетку за клеткой объезжал он поля. Перед глазами часто вставала прошлогодняя засуха, вспоминалось ощущение беспомощности: вот он, твой урожай, взять бы его, да не возьмешь... мельчали колодцы, высыхали соленые озера, обнажая растрескавшееся дно. Хлеба горели на глазах от солнца и горячего ветра. И хоть решили молотить напрямую, даже половины желаемого взять тогда не смогли. Но в этом-то году надо обязательно перевалить за плановую цифру 8600 тонн зерна. Вернуть долги, рассчитаться сполна.

А пока стоял июнь, самый ненадежный и, пожалуй, самый решающий для урожая в Северном Казахстане. Из-за майской непогоды досеивали поздно. Потом выпало долгожданное солнечное «окно» — Кобзарев не щадил ни себя, ни людей, и в темпе отсеяли пшеницу, осталось немного проса — сущие пустяки для «Краснофлотского». И тут зарядили дожди. Но директор был спокоен: первые два погожих дня — и севу конец.

Обо всем этом и думал теперь в машине Кобзарев. Вспоминал. Анализировал. Он не был фаталистом, но чувство, что эта обдуваемая ветрами солончаковая земля нынче даст хороший хлеб, не покидало его.

...То усиливался, то нудно моросил дождь. Кобзарев снова попытался выйти на связь.

— Центральная слушает... — ответили наконец.

— Передайте,— объявил Кобзарев,— механизаторам: двухдневный отгул.

Трактористы, у которых давно лопнуло терпение в ожидании просвета в облаках, отцепили сеялки, и повели «Кировцы» к центральной усадьбе.

Передышка. Отбой.

Александра Михайловича перевели сюда в восьмидесятом. На усиление. С должности главного инженера райсельхозуправления. Тогда ему было 32. В «Краснофлотском» Кобзарев, случалось, бывал по служебным делам, знал этот совхоз и, честно говоря, назначению не обрадовался.

— Вот, Танюша,— сказал он жене,— есть такое поручение…

Опыт сельского жития у Тани был. Раньше они долго работали в совхозе «Донской», и «Краснофлотский» она знала. Совхоз этот почти в 80 километрах от Степняка, небольшого города, в котором, как говорят, прежде добывали золото, и потому там селилась тьма народу, а в пятидесятые годы убедились, что настоящее золото не в глубине, но вокруг, в степи — золото целинного зерна.

— Значит, будем собираться... — ответила просто.

Кобзарева же, как нового директора, волновало главным образом то, что земли в «Краснофлотском» большей частью супесчаные, второй и третьей категории с солонцовыми пятнами и каменными островками на полях. Знал он по опыту, что дорогу зимой заносит, и тогда совхоз оказывается отрезанным от всей прочей цивилизации... В общем, он напоминает обитаемый остров среди бескрайней равнины. Все, что нужно для поддержания жизни, есть на этом острове: и больница, и аптека, и магазины, и школа-десятилетка, и хлебопекарня. Он как крепость, открытая всем ветрам в этой зоне рискованного земледелия, один из бастионов целины.

Обосновались Кобзаревы на окраине села, в домике, за которым сразу начиналась степь. Завели огородик, крохотный, совсем непохожий на деревенский, посадили несколько березок во дворе купили корову. Есть у директора тяга к выращиванию всяких овощей, но, по правде говоря, больше его волнует не свой, а совхозный огород. «Представляете? Отвели землю, засыпали торфяной смесью, приволокли вагончик, пробурили скважину для полива. Упрятали под пленку сорок соток — красота! То ли еще будет...»

Людей для огородной бригады выделили, думали, кого главным назначить. Директор предложил Ивана Петровича Гелескула. Гелескул в «Краснофлотском» с первых дней его основания, человек честный и хозяйственный, крайне ревнивый до совхозного добра. Отопление для теплиц, к примеру, сооружал Иван Петрович из старых труб, которые нашел на мехдворе, все пригнал, сварил. Безотказно действует.

Александр Михайлович хлопает дверцей машины, своего «передвижного кабинета», идет навстречу Гелескулу.

— Ну как. Петрович?

— Порядок, пошли покажу...

Пленку сверху пригревает, влажно и душно внутри теплиц. Кобзарев любуется зелеными огурчиками, которые только что пробились из завязи. Полнейшее удовлетворение на его лице. Первые!

— Как бы не пропали...

— Не бойсь, Михалыч — говорит Гелескул.— Созреют — в детсадик отнесем.

Мы устроились на бревне возле вагончика.

Земля, человек, техника... Незримыми нитями связаны они между собой, когда кипит страда, когда идет хлеб...

У механизатора Майры Хасеновой, обладательницы приза имени Паши Ангелиной, и у ее наставника Егора Егоровича Бруха одни заботы...

— На торфе и бананы вырастут,— рассуждал Гелескул — А вообще-то здесь надо было не целину пахать, а заповедник устроить. Кругом солончаки, и вода под нами соленая, пить ее даже коровам нельзя. Помнишь, Михалыч, когда водопровод затеяли в село вести, пришлось скважины бурить за два километра отсюда?..

Кобзарев кивнул, но насчет земли он был в корне не согласен.

— Заповедник, говоришь?.. Неурожайные годы случаются, не без них. Но если не я брать прошлый засушливый год, в восьми десятом получили на полцентнера с гектара больше, чем нам планировали, в восемьдесят втором — на два с половиной. Это в среднем. А на некоторых клетках и по полтора плана взяли... О чем это говорит? Можем же брать хорошие урожаи!

Огородное хозяйство Гелескула Александр Михайлович осмотрел и тут же заспешил, засобирался и уехал дальше...

— Переживает — Иван Петрович махнул в сторону директорской машины — Если б у всех так болело сердце за совхоз. Очень похож Михалыч по характеру на первого нашего директора, Ивана Емельяновича Олексу, с которым мы сюда приехали.

А тогда вот как мы начинали. Нарезали землю, дали Олексе круглую печать, сейф с деньгами — давай, мол, действуй. С чего начинали-то, смех сказать... Перетащили пять вагончиков поближе к роднику. Устроили в них бухгалтерию, прачечную, баню, ну и кое-кто из специалистов жил, остальные — в палатках. Первыми демобилизованные моряки здесь обосновались. В их честь назвали совхоз «Краснофлотским». Весной пахали, летом заготавливали камень в карьере, строились...

Олекса умел мечтать,— продолжал Гелескул — Весь в зелени был поселок, сад, тогда еще заложили. Олекса — тот, например, людей с козами старался в совхоз не принимать: боялся, чтоб деревья не пожрали... После него до Кобзарева четыре директора сменились, каждый свое гнул. Теперь на Михалыча вся надежда.

Дома Иван Петрович показывал фотографии. «Мало что осталось, все ребятишки в школу перетаскали». Называл своих односельчан-первоцелинников:

— Это Пендраковский Коля, Николай Сергеевич, теперь бригадир... А вот Сурковы, Ваня и Руфина... А здесь Валя Волошина, не узнать даже...

Я всматривался в лица людей, одетых по тогдашней моде: белые рубахи, просторные брюки по-флотски, «клеши»... Девушки в крепдешиновых платьях. Снимали давно. «Любителем» или, может быть. «ФЭДом». Люди смотрели прямо в объектив, несколько испуганно и сердито — позировать не умели. Но на немногих случайных снимках, там, где точно схвачены мгновения давно ушедшего дня,— столько доброты на тех лицах, столько тепла и надежды...

О многом Гелескул в тот вечер говорил, раскладывая пасьянс выцветших от времени фотографий, вспоминая всю свою целинную судьбу. Провожал за калитку, когда совсем потемнело степное небо, будто его закрасили чернилами.

— Между прочим, я с Украины, как и директор наш. Думал, уйду на пенсию, вернусь...

Лет семь назад купил Иван Петрович дом в Кировоградской области — хотел поселиться там с женой. Но переезд с года на год откладывал. А потом и вовсе раздумал да продал дом кому-то.

Есть свое притяжение у целинной земли.

От центральной усадьбы до полевого стана второй бригады — километров восемнадцать. Посреди полей — столовая, красный уголок, мастерская с кузней, общежитие для приезжих-командированных...

У бригады земли — как у приличного нечерноземного колхоза: 6300 гектаров. Четырнадцать человек во главе с Андреем Ивановичем Кожушко пашут, сеют и убирают на этих гектарах, треть которых — чистые пары. Держится бригада асами-механизаторами Евгением Харитоновичем Силиным, Георгием Васильевичем Сидельниковым. Николаем Андреевичем Судником, Владимиром Панкратовичем Власовым... Люди эти переработанными часами не загораживаются, цену себе знают, перед начальством не заискивают. Гордится ими Кобзарев и только об одном сожалеет: еще бы пару десятков таких механизаторов — и «Краснофлотский» вздохнул бы облегченно.

Директор со специалистами и вездесущим парторгом Олжабаем Шокаевым примчался на полевой стан, обошел территорию. Решали, где и как разместить временный ток.

— Вот какие дела,— говорил он мне, когда закончилось это импровизированное совещание — Сеем-то мы сами, все механизаторы в поле. Жатву начнем — трактористы пересядут на «Нивы». Но убрать своими силами такой мощный клин не удается, силенок маловато. Присылают командированных — из Южного Казахстана, с Украины, оттуда, где закончили убирать... Работают приезжие хорошо, ничего не скажешь, но государству и нам это влетает в копеечку...

Нужно совхозу больше готовить своих механизаторов. Где их взять? В «Краснофлотском» много женщин, но только одна, Майра Хасенова — механизатор. А твои подруги, Майра, что мешает им идти за тобой?

Да, приезжие механизаторы выручают, но...

— Плановая себестоимость центнера пшеницы,— уточнил главный экономист Байзолла Турубаев,— 10 рублей 50 копеек. Увы, не укладываемся пока...

— Когда работаешь на земле,— говорил мне Силин,— как хочешь свой характер проявляй. Только не будь равнодушным, не будь поденщиком, не гоняйся за гектарами. Поле-то, оно как бумага, все стерпит. Но потом отомстит.

Власов учит этим премудростям сына Лешку. Силин — своего Николая. Судник — девятиклассника Толю, младшего. Сыновья работают рядом с отцами, пашут, сеют и убирают целинный хлебушек. Но и молодых и пожилых даже учит земля. Чувству долга. Совести рабочей. Нравственности.

Ранним утром под окнами «гостиницы» затарахтел «Кировец», и в комнату настойчиво постучали. Вошел человек в ватнике и сапогах, на лице, обрамленном бородкой, блестели от возбуждения глаза.

— Власов,— представился он, волнуясь,— Владимир Панкратович...

Из внутреннего кармана он достал изрядно потрепанную ученическую тетрадку, положил ее перед собой, любовно поглаживая.

— Вот, взгляните, если будет время. Здесь все мои расчеты. Вечерком зайду, а теперь в поле пора...

На обложке тетрадки: «Технологическая карта-схема посева и уборки колосовых». Дальше шли графы: «Закрытие влаги», «Предпосевная культивация», «Сев зерновых». И так далее — до обработки паров и подъема зяби. А напротив — подробнейшие подсчеты гектаров, часов, литров горючего и, наконец, причитающейся зарплаты...

Два года назад Власов пришел к Кобзареву:

— Все газеты про хозрасчет пишут. А мы что, хуже?

Брался Владимир Панкратович одним звеном из трех человек со своими племянниками Яковлевым и Кармановым обработать 1600 гектаров земли — четверть посевной площади бригады. Кобзарев усомнился:

— Потянете ли? Все-таки дело нешуточное.

Но встретил такое горячее воодушевление, такую убежденность механизатора, что сдался и дал добро.

С зимы звено Власова стало готовиться к посевной. В мастерской трактористы из других бригад подтрунивали над инициаторами: «Шибко грамотные... Посмотрим, что у вас осенью будет». Да и свои не очень-то верили в затею Власова. Пожимал плечами опытный Силин. Хмурился бригадир Кожушко. А звено занялось прицепной техникой. Восьмикорпусные плуги переделали в десятикорпусные. На три метра увеличили ширину захвата лущильника. К пяти сеялкам добавили еще две.

«Кировец»,— говорил своим племянникам Власов,— машина мощная, надо ей полную нагрузку дать».

Сначала все шло хорошо. Посеяли «свои» гектары и еще 390 бригадных. Хорошо ухаживали за посевами.

Неплохой урожай по местным понятиям вырастило звено. Но случилось то, чего и опасался Кобзарев: посеять посеяли, а вот скосить и убрать хлеба полностью со всей площади не хватило сил.

— И вот теперь я хочу сказать — громко говорил Власов, который зашел, как и обещал,— у нас же, по сути, подряд был.

А нас на полдороге бросили... Ведь мы старались... На уборке были до конца, солому убрали и столкали, зябь вспахали...

Владимир Панкратович по сей день ищет причину своей неудачи. Не оправдаться хочет — понять. Даже на собрании в честь 8 Марта попросил слова, и начал было про то же. Но женщины из зала оборвали его добродушно:

— Ладно, Панкратыч. кончай... Не сердись, праздник у нас все-таки...

Александр Михайлович нашел в себе мужество признать: «В неудаче Власова мы виноваты. Поторопились, недоучли, недоработали... Даже карту технологическую, то, без чего немыслимо было выпускать звено на поля, составил сам Власов, самоучка,— просиживал вечерами над учебниками. Он, а не экономическая служба совхоза...»

— Конечно,— рассуждал Андрей Иванович Кожушко, бригадир, крупный, мрачноватого вида, кареглазый человек,— характерец у нашего Власова... Но в одном сомнения нет, уж поверьте, это отличный работник. Худо, когда человек только митингует, а борозду кладет нерадиво, есть у нас и такие. Знаете ли, есть просто механизаторы, а есть хлеборобы. Панкратыч из них, из хлеборобов...

Земля и человек связаны между собою незримыми нитями. Земля влияет на характер человека, формирует его, а характер изменяет землю. Но разные люди работают на земле. Одни довольствуются малым, и ничто не тревожит их дремлющую совесть — отпахал свое, и ладно... А есть другие. Они, эти другие, не боятся лишиться душевного комфорта, готовы на риск во имя общего дела. Они беспокоят и других, потому их не всегда любят, а некоторые даже побаиваются.

«Хлебушко, он на нашей совести растет»,— услышал я от одного пожилого механизатора.

Хлеб «Краснофлотского» растят такие, как неуемный Власов, как самоотверженные Судник и Силин, как работающий на износ Кобзарев. Врачи ему каждую весну толкуют про больницу, про режим, а он — на посевную...

Есть механизаторы, а есть хлеборобы. Прав Кожушко!

Когда вполне заслуженно и справедливо воспевают хлеборобов Кубани и Ставрополья, земледельцев юга Украины, когда гордятся своим богатым урожаем, десятками центнеров зерна, полученных с одного гектара, мне всякий раз думается о других людях и о другой земле. О тех, кто на подзоле, глине, песке, солончаках бьется за каждый килограмм, за каждый колосок, кто не жалеет души ради хлеба, выращенного на своей пусть скупой, но родной земле. Думаю о «Краснофлотском».

Настоящей жарой повеяло только в последний день. Кобзарев предложил пойти посмотреть «Нивы». Комбайны стояли в несколько шеренг, тихо и немного жутковато было в этом царстве оранжевых, одинаковых машин. Лишь теплый ветер гудел в «снастях», да где-то высоко беспечно голосили жаворонки. Кобзарев застыл перед строем. Он глядел на комбайны, и ему уже отчетливо представлялась жатва...