Подробности

Автор: Super User

Категория: Основная

Опубликовано: 06 февраля 2025

Просмотров: 19

Отныне и навсегда

Некоторые события из личной жизни, бывшей доярки, ныне пенсионерки Антонины Самсоновой.

В характере людей деловых, кто немало успел на веку потрудиться, есть одна черта, которая до последних дней не дает им покоя. Сколько бы дел человек ни переделал за отпущенные сроки, сколь бы много работ ни исполнил, все будет казаться ему, то самое важное, самое главное еще не сделано, что оно едва-едва только начинается, и вершить его досталось другим. Тут и смутная обида, и сожаление, что силы уходят, и добрая зависть к тем, кто является на смену, и желание приобщиться, заглянуть в завтрашний день…

Антонина Федоровна Самсонова тоже от работы и жизни еще не устала, а если болит поясница и ноют руки перед непогодой, не показывает виду, молчит.

Родилась она давно в далекой Мегре, большом, богатом селении на Белом озере.

Было Антонине двенадцать лет — пришла она на колхозную ферму. И с тех пор... Тогда и верно все только начиналось: и новый, неслыханный век для деревни и собственная девичья жизнь. Давно ли то было? Сколько событий и перемен! И все на глазах, все личной ее судьбы коснулось. И война. И послевоенные недостатки. И потери близких...

Г оды летят, они как стая птиц. И, кажется теперь, что если воедино слить все молоко, которое она надоила, получится второе Белое озеро, то самое, без конца и края, возле которого она родилась.

...А когда построили Волго-Балт и Мегру накрыло водой — простились они с родными местами, с полями, где сеяли хлеб, с покосами, ягодными полянами... Жители разъехались кто куда. Одни — в Череповец. Другие — в Ёргу. В Маэксу. В Белозерск. Самсоновы переселились в колхоз «Россия», на Лозско-Азатское озеро: оно хоть и несравнимо меньше Белого, а все-таки под окнами плещет простор, почти как на утерянной Мегре.

И так, «Россия». Как непросты и перепутаны судьбы, людей как переломан рельеф Белозерья, где каменистые гряды L                чередуются с болотами, где озерных просторов больше, чем пахотной земли, а почвы — то гольный песок, то суглинки, так же пестра и ломана экономика здешних хозяйств. Лен, ячмени с овсами, молоко, картошка... Отродясь не знавали тут миллионных прибылей, как где-нибудь в прикубанских станицах, однако и завальных убытков тоже не было. Хотя, как всякий живой организм, экономику колхоза и знобит временами и в жар бросает. Не так давно, например, прибыль составила тысяч под двести. Удался лен, а от картошки получился убыток. В прошлом году, напротив, уродилась картошка... Словно сама неброская природа, с ее нежарким летом и в меру холодными зимами, исключила всякие крайности: ни бедности большой, ни завидного богатства.

Не знаю, как кому, а я люблю здесь бывать. Иногда кажется, что даже воздух здесь иной, чем где-либо, небо выше и простор необыкновенный. Не зря Самсоновы решили в «России» поселиться. Озеро вытянулось голубым разливом с севера на юг, и от Росстаней, крайней деревни, если ехать с северной стороны, и до Новишек, крайней деревни на выезде из колхозных владений, километров двадцать без малого, катишь и катишь с горы на взгорок, и все время по правую руку бегут поля с перелесками, а по левую стелется озерная синь с лесистыми островами.

Редкие по обаянию места.

Повезло колхозу и в том, что через его угодья, через Росстани, Антушево, Левково, Перховту, Рябово. Новишки, пролегает живой и бойкий тракт из Белозерска в Череповец. Пусть не асфальт — обычный проселок, присыпанный гравием. А какова благодать! В отличие от многих мест верхнего Нечерноземья, которые мучает бездорожье, «Россия» век не знала проблем с вывозкой и доставкой грузов — хоть хляби осенние на дворе, хоть вешняя распутица... Круглый год имеет она надежную с миром связь.

Когда Антонина перевезла сюда домик с Мегры, мать ее. Авдотья Петровна, уже была в глубоком возрасте — она присматривала за домашним хозяйством, а дочь Татьяна в те годы училась в школе. Сама Антонина опять же на ферму определилась. И коров доила. И за телятами ухаживала. Были, как всегда, что в Мегре что в «России», ей почет и награды.

Годы наши, годы! Скорые птицы... Не заметила Антонина, как выросла дочь, окончила школу и тоже в колхоз пошла… Уже бегает по избе внучка Оксана, тарахтит, подражая трактору, внук Дима, уже и на пенсию Антонину проводили, наработалась вволю. Тихая домашняя жизнь наладилась. Под приглядом бабушки и прабабушки внуки росли крепышами. Зять Михаил работал в колхозе шофером. Дочь — приемщицей на молочносливном пункте. В семье был лад.

Но с некоторых пор почувствовала Антонина в себе тревогу, странное беспокойство. Началось с того, что пошли по селу неясные слухи, будто затевается какая-то новостройка.

Догорал май. Куковала кукушка. Пахло клейким тополем, в воздушном мареве плавился голубой свет, растворяя границу земли и неба. По этой поре явились в колхозе «Россия» незнакомые люди. Понагнали они всякой техники — по дорогам рык и пылюга, а среди зеленой травы петушком встал экскаватор и начал клевать зубатым ковшом податливую землю.

Колхоз строил комплекс.

...Ныне комплексом не удивить, их строят всюду, и бывают они разные. Одни для откорма бычков, другие для молочного стада, а есть и такие, где ни мяса, ни молока не получают, где выращивают исключительно телят для замены старых коров в дойном стаде.

Вырастить удоистую корову — это три года ласки и ухода. Устанешь ждать. А жизнь есть жизнь. Колхозам выполнять планы по молоку надо сегодня, не дожидаясь, пока три года минует. Ты сегодня дай молоко, потому что нужда в нем повседневная, а «дать» можно единственным способом — надо досыта кормить скот.

— Что корова? — говорит Антонина Федоровна, которая науку эту прошла с азов — Ее накорми — и молоко будет. А поездила она, поездила языком по пустой кормушке — и в подойнике пусто. Уж я поработала, знаю.

Знает она и другое. Кормов в хозяйствах, как правило, не лишку, их поделить надо между коровой, которая — да! — именно сегодня молоко дает, и телочкой, которую можно доить действительно через три года. И вот лучшее сено, комбикорм и прочее отдают корове — доись, милая, выручай нас «сегодня» — а теленку, как пасынку, что останется. Ладно, как-нибудь перетерпит.

Перетерпит, конечно. Безъязыкий, не возразит. Однако, став коровой, телка и молока большого не даст — с детства заморена. Одно поколение заморили, другое — вот и доят в районах по две с половиной тысячи литров на корову. А бывает и меньше. Тогда как в лучших хозяйствах — допустим, есть под Вологдой колхоз «Родина» или учхоз «Молочное» — там свыше пяти тысяч надаивают.

«Россия» строила комплекс как раз, чтобы избавить прочие колхозы Белозерья от забот о ремонтном молодняке, взять на себя столь хлопотливую работу и развязать остальным колхозам руки, позволив заниматься исключительно молоком. Они же, в свою очередь, освобождали «Россию» от дойных коров — корми, воспитывай, формируй высокоудойное районное стадо.

— Специализация,— повторяла иногда Антонина нескладное слово. Его она часто слышала по радио и с колхозных трибун. Суть была ясна. Но интересно было наяву, собственными глазами увидеть, что же такое комплексы — всяко о них толкуют,— чем отличаются они от тех старых телятников и ферм, где работала она более сорока лет.

Стройка росла — стены, крыша — иногда строители надолго пропадали куда-то, должно, и в иных местах по району работа им находилась. Этого Антонина знать не могла, но, если видела, что на комплексе никакого движения, теряла аппетит и жила нетерпением. Чтобы не скучать, даже решилась купить в колхозе корову, сославшись, что внукам и матери необходимо свежее молоко.

Дойных коров обычно колхоз никому не продавал, но из уважения к Антонине, к ее давним трудам выдали все-таки разрешение. Никто, понятно, не продал ей рекордистку, которая дает по ведру молока, такие и в колхозе нужны, позволено было выбирать из тех выбракованных, которых увозили на мясокомбинат.

Выбрала она Алейку, корову прямо-таки невзрачную, недомерную. Привела на двор. Бабка Авдотья вышла взглянуть, и что тут было!

— В уме ли, девка! — гремела она на весь двор. Голос у нее могучий, трубный, раскатистый, впрочем, как и у Антонины, казалось, слышат ее в деревнях за озером — Где глаза твои были? Не могла хуже скотину купить! Или без понятий?

И пошла, корить и пошла. Отчитывает дочь, словно девочку маленькую. Спасибо, на шум забежала во двор внучка Оксана, увидела корову, обрадовалась, пучок травы быстро сорвала и протягивает. Корова мукнула и стала жевать, а девочка — ее гладить. Только тут Авдотья умолкла.

— Маленькая моя, маленькая — приговаривала Оксана, а получалось — маленка моя, маленка.

— Что это? — не расслышав, строго спросила Авдотья — Ее так зовут, что ли? Малькой?

— Так, так,— ответила Антонина, радуясь, что меняется гнев на милость — Малька, мать. Малька.

Да, попадают изредка такие недоростки. По недогляду пастухов они огуливаются в стаде раньше положенных сроков, сами еще хилые, не набравшие тела — в чем душа? — они и телят приносят слабых и молока от них, как от козы. Таких коров называют «коленка». От слова «колоть». И поскольку проку от них нет, пускают их на убой, чтобы кормам не было зряшного перевода.

Странно, на что надеялась Антонина, выбирая непутевую Алейку. ставшую неожиданно Малькой? Или пожалела ее? И главное, не ошиблась! Подкормила, выдержала — и гляди — после второго отела под тридцать литров дает. В новых хлопотах Антонина как могла, глушила тревогу за комплекс. И все равно по вечерам, встречая с работы зятя, спрашивала, как там подвигается дело. Этот повышенный интерес заметила Авдотья. И осудила.

— И что тебе задалось? — внушала она дочери — Ты свое отработала. Посмотри на себя. Угомонись.

С возрастом мать и дочь внешне мало отличались друг от друга. Обе одинаково крупные — широкая кость — характером просты, открыты, а различие все же было заметно. Авдотья жила прошлым, любила вспоминать затонувшую Мегру и никак не хотела привыкать к России. И ветер с озера сильный, выдувает тепло. И вода не такая.

Всеми помыслами, каждой жилочкой своей она была в Мегре, не могла от нее оторваться, и Антонина, не возражая, согласно кивала, иногда тоже поддавалась ее настроению, однако неизменно возвращалась мыслями на комплекс. А там, за дорогой, пусть и не так скоро, как хотелось, серая громада росла и поднималась над полями.

Чем меньше оставалось ждать заветного дня, тем острее становилось нетерпение. Тут еще масла в огонь добавила передача по телевизору. Оксана смотрела мультфильмы и унеслась на улицу, не выдернув шнур. Антонина у печки чистила на ужин картошку, невольно прислушивалась. Передача показалась любопытной, оставила она нож и пошла, смотреть, что там такое.

С экрана в самсоновскую избу глядел лобастый мужчина средних лет, в очках и при галстуке.

— Есть два пути к достатку,— говорил он уверенно, как урок.— Можно увеличить хлебный намолот, расширив пахотный клин. Где стояла одна корова — поставить две. И на каком-то этапе развития сельского хозяйства это было приемлемо. Не хватало химудобрений. Техники. А земля под распашку в стране имелась, распахивали и наращивали поголовье. Но всему есть предел. А главное, ясно стало, что механическое увеличение пахотных гектаров и стада само по себе желаемых результатов не дает. Трудов много — отдача невелика. Это путь экстенсивного развития, развития вширь. Наша деревня его прошла. И отказалась как от негодного на новом этапе.

Антонина оглянулась — Авдотья дремала — и порадовалась, что можно послушать умную речь без помехи.

— Теперь — продолжал человек — остро встала задача увеличить сборы с единицы посевной площади, поднять продуктивность ферм, не увеличивая поголовья.

— А почему и нет? Правильно — одобряя, вслух соглашалась Антонина — Наша Малька кружку молока давала, когда я ее привела. А ныне — два ведра. Вот так.

У Антонины и того черно-белого человека из телевизора получалась дружеская беседа. И вдруг Антонина заметила удивленные глаза матери.

— Девка! — испуганно сказала мать,— Да ты спятила. С мужиком из телевизора болтаешь. А?

— Интенсификация — стараясь не ошибиться, ответила Антонина и ушла дочищать картошку.

И все-таки она дождалась...

Как-то среди дня, не ко времени, явился зять. Был он в возбуждении. Попахивал винцом. И не дожидаясь вопросов, с ходу выложил две новости. Во-первых, лишили его водительских прав: в нетрезвом состоянии управлял машиной. Во-вторых, перевели его кочегаром на комплекс, который начинают заселять телятами. Первую новость Антонина пропустила мимо ушей, а вторая тронула до глубины.

— Не путаешь, парень? — уточнила она, не желая напрасно расходовать дорогую радость.

— Как же! Мне туда теперь на работу ходить. На два года меня прав лишили.

— Мишенька, идол ты непутевый — больше для порядка, чем всерьез, сердилась жена Татьяна, по-женски даже довольная, что мужа лишили шоферских прав. На машине он то сена кому привезет то дров из леса, каждый спасибо говорит и норовит вина поставить. В кочегарке, по крайней мере, реже прикладываться станет.

Зять у Самсоновых издалека. С Закарпатья. У него и фамилия не белозерская: Миша Гриц. Несколько лет приезжал он в колхоз с бригадой шабашников, пожилых мужиков, работящих и трезвых. Строили они гараж, сенные сараи, домики для жилья. Год приехали. Другой. К зиме возвращались по своим хатам за Карпатскими горами. А на третий Миша женился, остался в «России», став ее местным жителем. Он не ленив — Антонина людей насквозь различает — только, как принес он новость, что пускают наконец-то комплекс, зауважала зятя еще более.

Комплекс и в самом деле начинал жить. Из дальних колхозов завозили телят. Трактора волокли с полей к кормокухне солому, по дорогам гнали гурты скота, все двигалось, перемещалось, подавало голос, требовало забот.

Ранее колхоз «Россия» имел под тысячу дойных коров. Теперь, как и было задумано, коров сократили вдвое. Сохранили их пока в Чулкове, Росстанях, Перховте: там фермы крепкие. А из Березников. Кашкина. Хлопузова или Старого Села, где постройки давно не поправляли, поскольку ждали ввода комплекса, коров убрали. Вроде и кадры работников высвободились, допустим, в Хлопузове восемь доярок без работы остались, и очень они нужны на комплексе. А где жить? Закладывая комплекс, «забыли» о квартирах для тех, кто его обслуживать должен. А дюжина домиков, поставленных закарпатцами, проблем не решала. Гоняй теперь автобус, собирай по деревням телятниц, слесарей, кочегаров... Зимние проселки после пурги непроезжи, осенью непролазны, к тому же многие женщины не желают с раннего утра до позднего вечера, на весь день, оставлять без присмотра семью и домашний скот.

А где жилье—там рядом и детский сад. Из города приехала молодая семья — Сергей и Галя Беляевы. Она согласна пойти телятницей. Он — трактористом. Но у них дочь-дошкольница. Куда ее? В саду перебор, теснота — всего 24 кроватки уставляется. Ладно, с горем пополам приняли у Беляевых девочку, вроде как льготу оказали переселенцам. А по колхозу еще три десятка ребятишек по домам сидят, «не пускают» матерей на работу. Как с ними быть?

— Это проблема социальная — с неслыханной ранее важностью произносил теперь за домашним столом зять Миша — Проблема рабочих рук нас мучает. Вот что.

После таких серьезных выступлений в доме становилось тихо. Миша перевоспитывался на глазах.

— Нам бы Оксану тоже в сад оформить — предлагала после паузы Татьяна.

— Пошто? — подавала голос Антонина — Али дома ей плохо?

— Не плохо. Да через год ей в школу. А она у нас «домашняя». Надо к другим детям привыкать. Там в садике, они и книжки читают. Там подготовительная группа есть... Полезно...

— Во народ! — Миша активно входил в роль начальника, наверное, копировал кого-нибудь — Ясно же сказано: мест нет. Не доходит? Председатель хлопочет, чтобы детский комбинат построить... А когда построит, неизвестно.

— Где он раньше был, твой председатель? — подключалась Авдотья — Хватился, когда приспичило. Ни шьет, ни порет... Это он, что ли, в баню на машине въехал? Намедни мне рассказывали...

Председатель «России» Николай Павлович Голубев — человек еще сравнительно молодой, сорока лет, наверное, на земле не прожил, однако, как Авдотья заметила, очень неспешный. И не в меру задумчивый. Забот о колхозе проявляет мало. О детском комбинате сначала вовсе не хлопотали, потом проект утеряли. А история с баней стала притчей.

Баня была как баня. Обычная баня при дороге — оконце на озеро, каменка, котел, вмазанный в печь; Николай Павлович, по обыкновению задумавшись, проезжал мимо» и, поди, теперь гадай, как ловко у него получилось, машина вдруг резко вильнула и, на полной скорости врезалась в ее ветхие стены. Трах! Бах! Вкатился председатель на авто прямо в парную—дым, пар, хоть шубу снимай и в пору веником хлестаться. К счастью, все обошлось благополучно, ни царапины, если не считать, что помятый мотор стал чадить, пуская синий угар прямо в кабину. А разобраться — все это председателю авторитета не добавляет.

— Леший с ней с баней — стал собираться зять — Похахакали, и будет. На работу пора.

У калитки его Антонина окликнула. И доверяя тайну, сказала, что хочет прийти на комплекс, все там осмотреть — ей интересно — только не знает, как и когда это лучше сделать.

— Там разве кино? — спроста ответил Миша, не понимая — Что там смотреть? И вообще... Там строго. Как в карантин. Никаких посторонних лиц. Халат. Пропуск. Разрешение. И вообще, ты что надумала?

— Ладно пугать меня,— отмахнулась она рукой, но задумалась. Карантинная строгость ей ничто. Смущало другое. Комплекс — сплошная новизна. Где, какая дверь — неизвестно. Будешь тыкаться, как слепой в чужом доме. А люди там незнакомые, должно, молодые, скажут, ты, старая, чего тут потеряла. Еще и на смех поднимут. С них станется. Вон зятю родному заикнулась, и то зашумел.

План созрел у нее неожиданно и сам собой.

День она выбрала теплый и тихий. Вода в озере зеркально отражала белые облака, где-то далеко, за островами, одиноко татакала моторная лодка, и по воде бежал размеренный звук, как из иного мира. В сухой пыли на дороге купались воробьи. Авдотья дремала. Не мешкая. Антонина достала из сундука синюю шерстяную юбку и праздничный жакет с привинченным орденом, но, подумав, уложила вещи обратно — что фасонить? — сунула ноги в домашние тапочки для легкого ходу, сняла с гвоздочка косынку, чтобы голову не напекало, и крадучись, шагнула за порог. Сердце колотилось сильнее обычного, она слышала его стук, опасаясь, что Авдотья тоже услышит и, проснувшись, все испортит.

На улице — ни души. Это показалось добрым знаком, и с надеждой пустилась Антонина в путь. Зыбучая, неровная тень скользила впереди по пыльным цветам и травам. Но чем дальше удалялась Антонина от дома, тем сильнее стал донимать ее давнишний беспричинный страх. Казалось даже, что кто-то невидимый тайно подсматривает за ней и показывает пальцем, будто затеяла она нескромное дело.

А в помыслах Антонины ничего такого не было, чего можно стыдиться или скрывать. Как не было в колхозе никого, кто больше ее отработал возле коров и телят. Старая доярка, заслуженный человек, никому не мешая, шла она теперь на комплекс, желая знать, что там и как, только никогда не думала она прежде и представить не могла, что можно столь переживать, быть без вины виноватой.

Что мучило ее вечную труженицу? Кто мог ее остановить?

Первым навстречу попался школьный учитель, военрук Александр Николаевич Лукьянов. Офицер запаса, капитан, он носил временами что-нибудь из военной формы. Сегодня была на нем фуражка с красивой кокардой. Зная, что военные приметливы. Антонина решила, что он ее сейчас изобличит. В чем и за что, она не знала, но изобличит непременно. Однако учитель, поравнявшись с ней, взял под козырек, как делают на параде.

— Федоровне привет! Здравия желаю!

...Затем Лида Панькова встретилась. Антонина помнила ее, когда та на колхозную стипендию училась в институте. Потом переманивали ее в Белозерск, главным экономистом сельхозуправления она отказалась. «Я люблю деревню,— достойно ответила она,— и мое место здесь». Таких людей Антонина уважала. Лида приветливо поклонилась и побежала дальше.

Все было обычно, как всегда, и все же тревога не отпускала.

Особенно страху нагнал тракторист Алексей Филиппович Серов, Филипыч, как его чаще звали. Стоял он возле мастерских и долго, как ей показалось, подозрительно щурил глаза. Филипыч известен был тем, что часто замещал в колхозе инженеров.

Инженеры в «России» не держались, менялись каждый год, а в перерывах команду принимал незаменимый Алексей Филиппович, человек пронзительный и деловой. Этого не проведешь, он сквозь землю видит, решила Антонина и приготовилась к отпору. А тот, опять на удивление, тоже вежливо поклонился и. узнав, что она держит путь в магазин, предложил даже подвезти ее туда на машине. Он в очередной раз был за инженера и потому имел в распоряжении личный транспорт.

— Спасибо, батюшко. Некогда мне на машинах раскатывать. Тороплюсь сильно. Я быстрей машины добегу — Антонину тронула забота внимательного Филипыча, он добавил сил, чтобы продержаться дальше. И вместе с тем осталась она довольна, как ловко и с умом ответила.

А в магазине для маскировки она потопталась у витрин, рассматривая конфеты, и попросила завесить в синих красивых обертках. «Внукам гостинцы»,— сказала она на всякий случай.

...На комплекс попала она в обеденный перерыв — рассчитано было точно, как по часам — и на первых минутах он ее оглушил несказанно. И объемом. И размером дворов. Обилием железа и механизмов. Те старые фермы, где приходилось работать, в сравнение не шли. Были они деревянные, крытые еловой щепой, с низкими потолками, сквозняки, тусклый фонарь «летучая мышь»... А здесь столько воздуха и простора!

Ходила-похаживала она не спеша. До конца одолела кормовую галерею, где на железных штангах была установлена транспортерная лента. Внизу, под лентой, стояли на рельсах вагонетки, чтобы развозить по дворам корма. Какие-то баки, огромные телеги попадались ей. Вдоль стен тянулись электрические провода, торчали рубильники на щитах управления. Все было из другой, непонятной, размашистой жизни.

А затем отворила узкую дверь налево. И таким вдруг родным, привычным дохнуло на нее, что опять, уже который раз на дню удивилась. Сотни телят, стоят под синим кварцевым светом — сухо, тепло — как по команде, повернулись к ней мордами и нестройно, но зычно стали мычать. Забыла она все: и страхи свои пустые, и транспортер на штангах, рубильники и провода — были перед ней только вот эти лопоухие существа, глазастые, с красно-белыми спинами телята.

«Му-у, му-у»,— знакомо звучало в ушах, а Антонина словно провалилась во времени. Словно не было прожитых лет, ничего из того, что состарило ее и отняло силы, а молодая, переступает она порог колхозного двора. И. совсем как внучка Оксана подошла она торопливо и стала оглаживать крайнего теленка. «Маленький мой, маленький». А тот крутил головой, тыкался мокрым носом и старался шершавым языком дотянуться до ее лица.

...Когда две женщины — были они в колхозе новичками — вернулись с обеда и вошли во двор, увидели они высокую незнакомую старуху в ярком цветастом платке, сбитом на шею, она ходила вдоль по рядам и кормила телят конфетами.

Старуха плакала, а лицо ее было радостным и красивым.

Эй, люди! Идите, сюда! Идите, и поклонимся этому человеку.

Подробности

Автор: Super User

Категория: Основная

Опубликовано: 06 февраля 2025

Просмотров: 45

Герои

Не найти сегодня, пожалуй, такого города или села, школы или предприятия, где не было бы музея трудовой и ратной славы, аллеи героев, другого какого-то мемориала... Все это знаки любви, уважения нашего к памяти героев, восхищения перед их подвигами.

Нет, не могут стать прошлым подвиги, как не могут стать прошлым заслуги матерей перед своими детьми, даже если дети уже взрослые и у них есть свои дети.

Подвиг неистощим: все новые поколения, вспоминая о нем. вдумываясь в его смысл, заряжаются отвагой, трудовой доблестью, бесконечной верой в жизнь, в людей, в наше коммунистическое дело. И хотя подвиг как категорию не пометишь мемориальной таблицей с надписью «Охраняется государством», он величайшая государственная, социальная ценность. Уже поэтому все подлинные герои — герои и нашего времени. Они наши наставники. Они в одном с нами строю.

Пробив тяжелые свинцовые облака, тяжело переваливаясь с крыла на крыло, шел на посадку после жестокого боя наш штурмовик, весь изрешеченный осколками. Смертельно раненный пилот с трудом удерживал машину. И вот шасси коснулось земли... Бегут к машине механики, открывают фонарь... Да как же это? Как мог этот истекающий кровью человек посадить машину на бугристое поле аэродрома? Но не святой же дух посадил самолет...

Итак, что может человек?

Он может многое, очень многое, говорят ученые. Резервы нашего «я» воистину неисчерпаемы —  и физические и духовные...

Еще случай из времен войны, зафиксированный в документах.

Однажды в мурманский госпиталь в тяжелом состоянии были доставлены четверо моряков с подорвавшегося на мине транспорта. Много суток носило их на спасательном плотике по студеным штормовым волнам Арктики. Все четверо были без сознания. Постепенно отогрелись, отошли. В тяжелом бреду оставался только Павел Ходосов — радист транспорта. Метался в постели, отыскивая правой рукой что-нибудь твердое: стену, тумбочку, спинку кровати. Отыскав, начинал выстукивать: «SOS, SOS, подорвались на мине, наши координаты...» Прошли еще сутки и еще, а человек и без сознания продолжал выполнять свой долг: «SOS, SOS...”

Измученный, в бреду, без кровинки в лице... Стояли вокруг врачи, бессильно опустив руки. Чем помочь ему, как успокоить?

И тогда Павлу Ходосову, радисту, отстучали ответ. Громко, четко и ясно, чтобы обязательно услышал, чтобы перестал метаться и мучиться. Громко, четко и ясно: «Ваш сигнал принят, идем на помощь». Рука радиста замерла, он перестал бредить, вытянулся, успокоился. Он умер, но до конца выполнил свой долг.

Так что же может человек? Неужели может вот так, как Павел Ходосов, усилием воли отодвинуть до урочного часа даже саму смерть? В это трудно поверить, но факт, повторяю, документальный.

И тот пилот, и радист Павел Ходосов совершили подвиги. Так же, как тысячи, сотни тысяч людей на войне.

Вспомним, как Александр Матросов закрыл собственным телом амбразуру вражеского дзота. И как еще более 200 советских воинов поступили точно так же, как Матросов. И хотя принято говорить, что они повторили подвиг Матросова, нам представляется, что это не совсем точное выражение. Мы бы сказали так: эти советские воины на разных участках разных фронтов в разное время в силу сложившихся особенных обстоятельств (огонь неожиданно ожившей, не уничтоженной при артподготовке и не установленной перед началом наступления огневой точки противника) поступили в этой ситуации так же, как в феврале 1943 года в бою за деревню Чернушки поступил рядовой Александр Матросов. Поступили так же, а не просто повторили — в этом, согласитесь, существенная разница.

Еще до того, как газеты рассказали про бой за деревню Чернушки и подвиг рядового Матросова стал известен на всех фронтах, подобным образом поступили, то есть «легли на боевую точку противника и заглушили ее своим телом», 22 советских воина.

К слову, на войне случалось самое невероятное: три человека, решивших пойти на верную смерть, подобно Матросову, остались живы: это Александр Удодов (сейчас живет в Донецке), Товье Райз (умер после войны) и Владимир Майборский, который и по сей день трудится в одном из колхозов Хмельницкой области. Мне довелось беседовать с Майборским. Пулеметчик Майборский 13 июля 1944 года во время наступления на деревню Червихово бросился грудью на амбразуру неожиданно ожившего фашистского дзота.

Он к тому времени (1944 год), разумеется, знал о подвиге Матросова («политрук читал нам газету»), но, как признался, понизив голос, не очень-то тогда поверил, чтобы человек вот так, грудью, лег под кипяток свинцовой струи, по своей доброй воле, на смерть... Так о чем же он сам подумал в тот момент, когда решился?

— О чем подумал? О том и подумал... Мы на него неожиданно напоролись. Я и подумал, что он теперь полроты покосит — и Кольку Братчикова, моего земляка, и Василька Забережного, и этих еще безусых, которые позавчера на пополнение прибыли. Ах ты, думаю, сучье вымя... Ты мне сейчас поплюешься!

Как видим, люди шли на такой же подвиг, как и Александр Матросов, независимо от того, знали они о нем или не знали. Принять подобное решение (героическое решение!) диктовали сходные обстоятельства, из которых единственным смертельно-отчаянным выходом было вот это: лечь, заслонить, спасти... Да, спасти ценой собственной жизни. Это как раз тот случай, когда для каждого из них сильнее смерти были любовь к Родине, к товарищам, ненависть к врагу, высочайшее чувство солдатского долга.

А вот самые последние, из нашего времени, примеры того, как люди поступают, когда «иначе поступить нельзя». В городе Красноярске проходившая по высокому мосту над широким, мощным в этих местах Енисеем женщина (Елена Михайловна Боборыкина), совершенно не умея плавать, бросилась без раздумий с высоты моста в реку спасать тонущую девочку, которую течением уносило по стремнине. В Белгороде вот так же бросился спасать ребенка не умеющий плавать 72-летний старик (Петр Амвросиевич Пацейко).

Решение пойти на подвиг нельзя позаимствовать или взять напрокат. Оно вызревает изнутри по собственным законам совести и долга, оно каждый раз — новая задача и новое решение. Оно фокусирует жизнь человека в единый всё прожигающий луч.

В подвиге концентрируются некоторые высшие достижения человеческого духа — сила воли, умение, знание, мужество, отвага, доблесть... Даже можно сказать так: особенная сила воли, особенные умение, знание, мужество, особенные отвага и доблесть. Это вершина, пик в ряду других человеческих поступков. Ведь подвиг становится таковым лишь в сравнении с другими поступками и деяниями, которые, бывает, тоже сопровождены недюжинными проявлениями силы воли и мужества, но которые, тем не менее, мы называем не подвигом, а просто благородным поступком, правильно принятым решением или как-нибудь иначе.

Нелегко это и непросто — определить заранее, как поведет себя тот или иной человек, когда перед ним встанет неукоснительное «или — или». Не каждый, ясное дело, способен поступить так, как Александр Матросов, как Елена Боборыкина, как Петр Пацейко. Очень вероятно, что кто-то на их месте не рискнул бы, не решился, начал бы рассуждать, взвешивать. И тогда не было бы подвига. Прямого малодушия, наверное, тоже бы не было, но человечество на какую-то долю, безусловно, оскудело бы душой, стало нравственно беднее...

Да, непростой это вопрос — почему один человек способен на высокие взлеты души, а другому они недоступны. Но очевидно и. видимо, не требует доказательств положение, что подвиг — производное всей жизни человека. То есть, образно говоря, все зависит от того, как человек жил, как работал, что любил, какие читал книги, какие пел песни, удивлялся ли закату над засыпающей рекой, не забывал ли про день рождения друга...

Был честен в жизни — не дрогнешь и тогда, когда обстоятельства позовут в огонь, дым, на рельсы, в воду. Это уже потом, на расстоянии, подвиг становится подвигом, а в момент свершения он в большинстве случаев будничен и естествен, ибо сказано же — продолжение.

В этом смысле любой подвиг начинается издалека, иногда очень издалека. Подвиг в этом смысле — реализация нравственно на-копленного. и для этого надо, чтобы было что реализовывать, чтобы было накопленное. Подвиг—это взлет, где побеждает

лишь тот, кто был готов к нему — сознательно или бессознательно, это уж зависит от свойств конкретной личности,— но именно готов. И почва для этой готовности, безусловно, есть социальная среда, воспитание, окружающие тебя люди, товарищи, все, что рядом с тобой, привычки, обычаи, симпатии и антипатии. Почва этой готовности — прежде всего образ жизни и все, что связано с ним. Вот почему в подвиге человек не может солгать, притвориться, в подвиге он раскрывает самое сокровенное в своем характере. Как в окопе на фронте. Как на просеке БАМа.

Подвиг всегда, обязательно направлен на что-то значительное и очень важное для человека. Он всегда обязательно благороден. Не может быть подвига, совершенного во имя несправедливого дела.

Может ли, например, быть героем, храбрецом мерзавец? Нет, никогда. Он может быть наглым, дерзко-наглым, он может, скажем, поправ законы и нормы человеческих отношений, совершить дерзкий поступок, на который никогда не сможет решиться другой, нравственный человек, так что с определенной точки зрения этот его поступок может выглядеть весьма решительным (вот вы не смогли, а он еще как!). Он, такой человек, может внешне выглядеть даже мужественным, рассчитано отстаивая свою «правоту». Такое «мужество» и такая «храбрость», ясное дело, всего лишь высокомерная наглость, нахрап наглеца, профанация высоких понятий. «Я не верю в то, что бывают храбрые мерзавцы — сказал в свое время в интервью молодежной газете летчик-космонавт Владимир Комаров — Если человек воспитан в духе стяжательства, лжи, зависти — он не будет смел, никогда не будет. Он не способен на подвиг».

Вся история человечества это подтверждает. Антология великих человеческих свершений, и та, например, что предстает перед нами в десятках томов знаменитой серии. Жизнь замечательных людей», и та, что еще в сериях не систематизирована, наполнена высокими порывами и благородством помыслов.

Подвиг, героическое стоят в одном ряду с другими нравственными ценностями, накопленными и закрепленными человечеством, скажем, в литературе, в живописи, в музыке, в театре. В том-то и чудо настоящего подвига, что он, каким бы годом ни был датирован, одновременно и сегодняшний, очень нужный людям. Он и сегодня в строю, так сказать, и сегодня на вооружении, он в нетленной антологии мужества, бесстрашия, доброты, самоотверженности.

Разве стал прошлым, обесценился подвиг Алексея Стаханова, в самом имени которого, так близком каждому, живой энтузиазм первых пятилеток? Разве не с именем Алексея Стаханова и его последователей мы связываем сегодня тот красноречивый факт, что наша страна стала мощной индустриальной державой?

А разве только в духовной нашей памяти живут подвиги героев Великой Отечественной войны, победивших фашизм, грозивший утопить мир в крови и слезах? Минули годы, но разве сегодняшний день не детище той Победы?

Конечно, есть эпохи, когда обстоятельства жизни как бы уже и сами по себе зовут человека, требуют от него исключительной отдачи. И концентрация таких обстоятельств особенно высока...

Да. для большинства из нас сегодняшнее время таково, что мы встаем, завтракаем, уходим на работу, а потом возвращаемся с работы домой... Ну, еще ходим в кино, в гости, по воскресеньям становимся на лыжи... Мы хорошо делаем свою работу, иные даже очень хорошо, так что получается новый рекорд, научное открытие, небывалый урожай пшеницы, новая симфония. И пусть, сочиняя симфонию, идя на рекорд в труде или склоняясь над микроскопом в озарении близкого научного открытия, в этот момент высшего напряжения человеческого духа, дарящего ни с чем не сравнимую радость бытия, мы не стояли на краю пропасти, не рисковали жизнью, не смотрели в лицо опасности — это тоже наш звездный час, пусть несколько другого направления, но того же славного сияния, которое свойственно вообще любому большому человеческому делу.

Впрочем, и в этих наших буднях никто из нас не застрахован от того, что мы, как обычно, выйдем сегодня поутру на работу, а обстоятельства позовут нас на опасное, дерзкое, смертельное (пожар в доме напротив, ребенок на рельсах перед электричкой, пьяный бандит с ножом в руке). Готовы ли вы к этому? Достанет ли мужества? Ибо только мужество ведет на подвиг и только мужественный человек способен сделать решительный шаг. Мужество — особая категория в ряду других черт человеческой личности.

Нет, нет, мужество — это отнюдь не выдвинутый вперед подбородок или непреклонно-стальной блеск в глазах. Можно быть внешне мягким, уступчивым человеком и одновременно мужественным, когда потребуется принять важное, принципиальное решение.

Мужественный — значит благородный, никогда не теряющий человеческого достоинства. Мужество помогает нам держать себя в узде, чтобы при всех крутых житейских обстоятельствах оставаться человеком в самом высоком, самом благородном значении этого слова. Проявить мужество — значит совершить нравственное усилие, заставить себя поступать всякий раз так. как должно, как требуют того совесть и долг.

В самом деле, разве не требуется настоящей отваги и незаурядного мужества, чтобы сесть в космический корабль и, не думая о собственной судьбе, унестись в зияющую пучину холодного межпланетного пространства: чтобы, пренебрегая собственной без-опасностью, броситься на рельсы и в последнюю минуту выхватить зазевавшегося малыша из-под колес: чтобы, поступясь собственным благополучием, отправиться обживать пустынные места, сеять пшеницу, добывать руды, строить заводы и города?

А разве не требуется порой настоящего мужества, чтобы не поддаться на посулы, на лесть и твердо пресечь подхалимство и славословие? Чтобы сказать правду в глаза, не покривить душой, когда от тебя ждут каких-либо решающих суждений и оценок? Чтобы решительно возразить против несправедливости, произвола?

И разве не требуется изрядного мужества и самообладания, чтобы честно и прямо разобрать собственные ошибки, дать отчет в своих заблуждениях и неверных действиях?

А если тебя станет одолевать тяжкий недуг, если навалится на тебя безысходное горе, разве не облегчатся твои страдания, если призовешь на помощь свое мужество и стойкость?!

Конечно, подвиг нельзя «позаимствовать». Но очень даже можно позаимствовать готовность и решение поступить в определенных обстоятельствах так, как положено настоящему человеку. Можно и нужно заимствовать высокий дух служения людям.

Подробности

Автор: Super User

Категория: Основная

Опубликовано: 06 февраля 2025

Просмотров: 36

Инесса Федоровна Арманд

«Звание коммуниста налагает много обязанностей, но дает лишь одну привилегию — первым сражаться за революцию» — писала когда-то Инесса Федоровна Арманд. И это была единственная привилегия, которой она пользовалась в жизни.

Причудливая ли игра света тому причиной или несовершенство старой фотографии, но почти на всех снимках Инесса выглядит темноволосой и темноглазой. Возможно, именно таким странным образом обнажилась для потомков ее суть: ведь мы привыкли облекать страстность не в акварельные нежные, а в яркие и контрастные тона. Рабочий Григорий Котов, встречавший Инессу в Париже, вспоминал потом: Казалось, жизни в этом человеке неисчерпаемый источник. Это был горящий костер революции, и красные перья в ее шляпе являлись как бы языками этого пламени. Ну, разве можно представить такую женщину зеленоглазой блондинкой?

В ее судьбе много парадоксов. Родившись в семье актеров, она была совершенно чужда игре, актерству. Француженка по рождению, стала россиянкой по духу. Привыкнув с детства к комфорту, всю жизнь безропотно и стойко переносила тяготы и лишения, словно бы и не замечая их.

Тетка и бабушка, воспитывавшие Инессу с трех лет, позаботились о том, чтобы она получила хорошее образование, знала языки, любила и понимала искусство, музицировала, обрела вкус к систематическому серьезному чтению. Ее отличали красота, женственность, грация. Инессе повезло с замужеством. Нет, не потому, что Александр Арманд был фабрикантом. Везение заключалось в другом: многочисленное семейство Армандов было интеллигентным, дружным, либерально настроенным. Возможно, то, что они менее других эксплуатировали рабочих, давало им некоторое моральное право на рассуждения о тирании и свободе. Но в основном революционный дух привносили гости, а также студенты, учителя, репетиторы.

И все же от ткача “своей» фабрики услыхала Инесса такую вот песню:

• Зима морозна настает.
• У фабричных сердце мрет.
• Со полуночи встает,
• На работу поспеет,
• На работе задремал.
• Праву ручку оторвал...
• Ах, постылый ты завод.
• Перепортил весь народ.

...Мягкий, заботливый муж, встречи с образованными, умными людьми, уютная усадебка в Ельдигине — собственность молодой пары... Один за другим явились на свет их четверо детей — два сына и две дочери. Казалось, женщина в ее положении, мать большого семейства должна была успокоиться, к разговорам в гостиной, все более накалявшимся (близилась первая русская революция), относиться без прежней горячности. Будущность богатой, солидной дамы, матушки, восторженно говорящей лишь о своих детях? Но, насладившись счастьем замужества, отдав семье немало тепла, Инесса (не без тайного ужаса) поняла, что исчерпала себя в этой жизни, что так продолжаться больше не может.

Выстраивалось в четкую цепь то, что взыскательный ум молодой женщины отбирал в окружающем. Да, жизнь несправедлива, построена на лжи. Как изменить ее? В гостиной Армандов об этом говорили много. Особенно жаркие схватки — между эсерами и эсдеками — «серенькими» и «седенькими». Инесса читает нелегальную литературу, изучает политэкономию, философию, женский вопрос. Становится участницей дамского благотворительного общества.

Трудно сегодня восстановить во всей последовательности идейные поиски Инессы. Известно, что в их имении был мимеограф (множительно-печатный аппарат), который потом нашли при обыске у репетитора младших братьев мужа Инессы, что она сочувствовала этому человеку, уже ссыльному. Но бесспорно, окончательный выбор был сделан во время первой ее поездки в Швейцарию.

«В 1903 году попала за границу, в Швейцарию, и после короткого колебания между эсерами и эсдеками (по вопросу об аграрной программе) под влиянием книги Ильина «Развитие капитализма в России», с которой впервые смогла познакомиться за границей, становлюсь большевичкой» — это строки из автобиографии.

Выбор сделан. Ленинская мысль, как точный компас, указала путь. И Инесса уходит из семьи, хотя у нее на руках пятый ребенок, грудной малыш.

Из письма В. Арманду, брату мужа: «И напрасно ты меня как будто хвалишь за мою стойкость — я думаю, в ней меньше всего виновата я сама. Дело в том что, во-первых, я на этот путь пошла позже других — марксизм для меня был не увлечением молодости, а завершением длительной эволюции справа налево».

В революцию ее привели поиск истинного смысла жизни, страстное стремление к справедливости. Историческому делу рабочего класса она служила убежденно и преданно — все остальное было для нее второстепенным.

И во все тяжкие минуты жизни ей была протянута дружеская рука, которую невозможно было отвергнуть — рука Александра Арманда.

Поражаешься силе и благородству этого человека. Инесса до конца жизни поверяла ему все, что волновало ее, в длинных искренних письмах. И бесконечно ценила их дружбу: «Современные нравы таковы, что они в корне портят и искажают отношение к женщине — уродуя их в ту или иную сторону. Такие хорошие отношения, какие были между нами, не отношения, типичные для современности, а являются некоторым предвосхищением будущего».

Можно сказать, что Инессе Арманд везло на хороших людей. Но бывает ли в такого рода отношениях просто везение?

Сначала был изнуряющий труд «низового» пропагандиста и организатора. Она искала нужных людей, инструктировала их, руководила рабочими кружками. Тюрьма. Ссылка на север, в Мезень, откуда Инесса бежит.

ПЕТЕРБУРГ. Ее уже ищут, а она едет в Петербург. Здесь женский съезд, а женский вопрос был в ее жизни, пожалуй, одним из главных. Ее в любую минуту могут схватить и сослать еще подальше, чем Архангельская губерния, а она озабочена тем, что «В жизни есть одно противоречие: с одной стороны, стремление к свободе любви, и, с другой, то, что пока у женщин так ничтожен их заработок, для большинства из них эта свобода недоступна...».

Кто-то определил женственность как мужество оставаться женщиной в любых обстоятельствах. Наверное, как и другие определения, оно небезупречно, но как оно подходит к Инессе! Мужество ее в высшей степени женственно, как ни парадоксально это звучит. И это видно даже из полицейских бумаг. В одной из них сказано, что арестованная не проявляла страха, а выражение лица имела... ехидное. Не рыдала, не ломала пальцы, а смеялась над теми, кого презирала. Полицейские, шпики, чиновники юстиции, власть имущие — те, что охотились за ней, выносили ей жестокие приговоры — все они были обречены. Привилегией революционера было знать это. И приближать это.

ЛОНЖЮМО. Прекрасное лето 1911 года в окрестностях Парижа. Полугородок полудеревня Лонжюмо. что в дословном переводе означает «длинная ослица», навсегда входит в историю: здесь создается русская партийная школа. Это идея Ленина и она захватила большевиков, живущих за границей. Рабочие, приехавшие сюда учиться из промышленных городов России, в центре внимания, они привезли вести с родины.

Инесса — первый помощник Ленина и Крупской в этом деле. Даже такие мелочи, как мытье окон в сарае, отведенном под школу, устройство жилья для вновь прибывших — на ней. Она же организует учебный процесс. Она же читает цикл лекций. Важность теоретической подготовки рабочих трудно переоценить: в России назревал революционный подъем.

А как же дети Инессы?

Честно говоря, это трудно понять и уж совсем, наверное, невозможно повторить, но уход Инессы от частных, семейных интересов в борьбу политическую помог ей в таком вроде бы сугубо личном деле, как воспитание детей.

Ничего из того, что может дать ребятишкам самая лучшая мать, не были лишены ее дети. Общение с ними не прекращалось ни в тюрьмах, ни в ссылке, ни в эмиграции. Общение прекрасное, всестороннее, искреннее. Счастлив ребенок, который может всласть поговорить с матерью о прочитанной книге, об отношениях с друзьями, об искусстве, о фасоне платья. Письма Инессы детям столь обстоятельны, проникнуты таким теплым юмором, уважением к юному собеседнику, что нельзя не почувствовать между строк сильной, тоскующей материнской любви. И дети с благодарностью принимали ее, платя ответной любовью. Увы, как часто в жизни, находясь рядом с матерью ежечасно, ребенок не получает и сотой доли того внимания, что досталось сыновьям и дочерям революционеров.

Нет, ничего не были лишены ее дети. Она использовала любые обстоятельства, на грани возможного, чтобы побыть с ними. И тогда были и музыкальные вечера и беседы за полночь. Инесса многому научила детей. И если дочь спрашивала, как стать сильной, то в ответ летело письмо с изложением целой философской концепции. Вот, скажем, рассуждения Инессы про две силы воли. Одна, пассивная сила воли — умение все снести, вытерпеть, промолчать. Другая  высшая, активная. Человек, обладающий ею, умеет действовать так, как считает нужным. Чтобы быть сильным, нужны они обе.

«Но знаешь, что мне часто говорили, да и до сих пор еще говорят: «Когда мы с вами познакомились, вы нам казались такой мягкой, хрупкой и слабой, а вы оказывается железная». Да совершенно внешние и поверхностные впечатления посторонних не имеют никакой цены, и неужели на самом деле каждый сильный человек должен быть непременно жандармом, лишенным всякой мягкости и женственности — по-моему, это «ниоткуда не вытекает» — выражение одного моего хорошего знакомого. Наоборот, в женственности и мягкости есть обаяние, которое тоже сила».

И все же Инесса, конечно, «железная». Хотя бы потому, что невероятно трудоспособна. В эмиграции она учится. И не чему-нибудь, а экономике. Ведет переписку с заграничными большевистскими группами, что в тех условиях и есть вся работа с ними, во всем многообразии. Неизменная переводчица, она читает специальную прессу, представительствует, ведет переговоры. И при этом всегда на самой передовой линии партийной работы.

ПАРИЖ Совещание, которое произошло здесь в канун 1912 года, назовут потом прологом Пражской конференции, Владимир Ильич выступал на этом совещании много раз. Речь шла о сплочении заграничных большевистских групп, о подготовке к Пражской конференции. Инесса выступает в прениях. Она же в «резолютивной комиссии», и. едва текст резолюции принят. Ленин уезжает в Прагу. Здесь, на конференции, создан русский ЦК, утвержден Комитет заграничной организации, секретарем которого избрана Инесса Арманд. Связь, учеба, полемика с живущими далеко друг от друга большевиками — все идет через нее. Она же представляет российских социал-демократов, когда нужно установить контакты с местными социалистами и это чрезвычайно важно.

Она ходила в стоптанных туфлях, скромнейшем платье, считала каждый грош. Но о себе не хлопотала, не жаловалась. Взгляд ее, обращенный к товарищам, оставался неизменно внимательным и участливым. Сколько бы она ни работала, готовность взвалить на себя еще была беспредельной.

Сколько бы ни помогала друзьям, не убывало в ней доброты и сострадания.

ПЕТЕРБУРГ. Под именем крестьянки Франциски Янкевич Инесса снова на нелегальной работе в России. Революционный подъем требовал личного участия в событиях наиболее опытных партийцев. Из ее автобиографии: «Довольно быстро удалось воссоздать работу в Невском и Нарвском районах, в 1-м Городском, на Выборгской стороне, на Пороховых...» Выполнено и особое поручение Ильича: его беспокоил недостаточно боевой тон «Правды» там, где это касалось ликвидаторов. Говорить о разрыве с ними, надо более открыто и ярко! Инесса провела в редакции специальное совещание.

Но не дремала и охранка: снова арест

...Судьба одарила ее дружбой ни с чем несравнимой. Ясный и долгий свет ее всю жизнь освещал путь Инессы. Ленин и Крупская любили ее. Надежда Константиновна говорила о ней с нежностью: «Светлело в доме, когда Инесса приходила». «Товарищ, который не сдаст ни при каких условиях». «Она была очень горячей большевичкой»,— и так далее.

После знакомства с Лениным в эмиграции произошло более четкое оформление ее революционных взглядов, да и вся практическая работа стала более целенаправленной. Владимир Ильич доверял ей разъяснение в переписке с социал-демократами принципиальных положений теории и практики партии. Он вовлек ее и в журналистику, поручая одну за другой все более трудные задачи: вдвоем с Людмилой Сталь они составили парижскую группу редколлегии первого большевистского журнала для женщин — «Работницы». Инесса выступала в прессе под псевдонимом Елена Блонина.

Используя короткую передышку. Инесса вызывает из России детей, чтобы хоть немного побыть с ними, насмотреться на них. Но вот уже необходимо ехать на Брюссельское совещание.

БРЮССЕЛЬ. Инесса вновь выполняет поручение Ленина. Лидеров Второго Интернационала начала сильно беспокоить активная деятельность большевиков. И они предложили устроить совещание с «объединительной» целью — объединение, естественно, предполагалось на меньшевистско-ликвидаторской основе. Ленин по тактическим соображениям отказался участвовать в Брюссельском совещании. То, что в делегацию вошла Инесса — знак величайшего к ней доверия. И дело даже не в ее велико-лепном французском, на котором надо было прочесть главный доклад. Необходимы были также, как отмечал Ленин, ее «понимание сути дела и такт». Инструктируя Инессу. Владимир Ильич писал ей: «Плеханов любит «смущать» товарок, говоря им «вдруг» галантности (по-французски и т. п.). Надо быть готовым к этому для быстрого ответа — я восхищена, товарищ Плеханов, вы поистине старый волокита (или галантный кавалер) — или что-либо в этом роде, чтобы вежливо отбрить его. Ты должна знать, что все будут очень злиться (я очень рад!), увидев, что я отсутствую, и. вероятно, захотят отомстить тебе. Но я уверен, что ты покажешь свои «ноготки» наилучшим образом. Заранее восторгаюсь при мысли, как они нарвутся публично, встретив холодный, спокойный и немного презрительный отпор».

ЦИММЕРВАЛЬД. ПАРИЖ. Вместе с Лениным Инесса вошла в делегацию ЦК РСДРП на Циммервальдской международной конференции. Но это лишь часть работы. Гораздо значительнее то, что сделала она для сплочения зарубежных товарищей, разъяснения им позиции большевиков по отношению к войне до конференции и после нее. По меткому выражению Крупской, Инесса «ткет первую ткань международной связи».

Волна шовинизма, захлестнувшая социалистическое движение в связи с первой мировой войной, требовала немедленного действия. Инесса по настоянию Владимира Ильича перевела на французский брошюру «Социализм и война», которая попала на заводы и фабрики... Она вошла в Комитет по восстановлению международных связей: в Париже. Первый успех: департаментская организация социалистической молодежи присоединилась к циммервальдской левой. Владимир Ильич, считавший работу Инессы чрезвычайно важной, от души поздравил ее.

Будни. Беготня по городу, завязывание связей, подготовка рефератов, письма, переводы... Но наступил и праздник! Нелегкая, нервная поездка через Германию домой, в Россию, где свершилась буржуазная революция.

Она снова с детьми. Но и после победы! Октября видеть их приходится совсем мало. Кажется, не существует уже резерва работоспособности, но объем дел все возрастает и возрастает.

МОСКВА. Инесса Арманд — член ВЦИК член президиума Московского губисполкома, председатель Московского губсовнархоза. Разруха, невиданные бреши в снабже-нии города необходимым, саботаж... Коротко ее обязанности можно сформулировать так: во всем наводить порядок. Инесса подбирала специалистов, улаживала дела на местах — кабинетная работа чужда ей. Вот когда пригодилось знание экономики.

Потом — заведующая женотделом ЦК РКП(б),—полное погружение в столь волнующий ее женский вопрос.

Инесса была делегатом второго конгресса Коммунистического Интернационала. Тогда же решено было — тотчас, после окончания конгресса собрать его делегаток, обсудить насущные проблемы женского движе¬ния, договориться о согласованных действиях. На эту Международную конференцию коммунисток не смогли приехать Клара Цеткин и Александра Коллонтай — пришлось век тяжесть работы брать на себя Инессе. Н. К. Крупская вспоминала потом, что та еле держалась на ногах. Даже ее энергии не хватило на ту колоссальную работу, которую ей пришлось провести».

Совершенно варварски относилась к своему быту — друзья, как и всегда в ее жизни, спешили немедленно помочь. Ленин лично заботился о том, чтобы у нее были дрова, чтобы не забыла сходить к врачу, чтобы починили ее телефон.

Она не увидела полного торжества идей, увлекших ее когда-то на тяжкий путь борьбы. Еще приходилось разъяснять работницам, почему они голодали прежде и почему голодают теперь, еще не было и в помине возможности пожинать плоды своей работы. Через три года после революции она покинула свой пост, недоделав множество начатых дел. В 1920 году Инесса Федоровна умерла, заразившись холерой. Будущее, в котором не будет ни голода, ни холода, в котором воплотились ее мечты о свободе и справедливости, строили ее дети, четверо из которых стали коммунистами.

Всего пятнадцать лет ей было отпущено на то, что она сделала для революции и страны. У Кремлевской стены, в одной ограде с ней похоронены Джон Рид и Иван Русаков. Журналист, детский врач и профессиональная революционерка. Американец, русский, француженка — великие труженики революции, патриоты великой России...

Подробности

Автор: Super User

Категория: Основная

Опубликовано: 06 февраля 2025

Просмотров: 34

Вдовы

Пожилые женщины шли к центру села. Их встречали полевыми цветами и музыкой. Одни шли в окружении детей и внуков, другие одиноко выходили на солнечный простор. На пригласительной открытке старательным детским почерком выведено: «Да разве об этом расскажешь, в какие ты годы жила? Какая безмерная тяжесть на женские плечи легла?..»

Украина, Кировоградская область, село Подвысокое. Пятьсот парней и мужиков встали на защиту Родины. Половина из них полегла, выстилая дорогу к Победе. В той же открытке сказано: «Вас, дорогая, что потеряла на войне мужа, вынесла на своих плечах все тяготы войны, мы просим прибыть в Дом культуры вместе с Вашими детьми».

И идут они, вдовы села Подвысокого, сбиваясь в группки, как капли в ручейки, и ручейки полнились — вдовья река плыла по селу. Восемьдесят девять вдов одного села: а было-то больше, гораздо больше.

Изображают обычно вдов одинокими, безутешными и согбенными от горя. С кружевными платочками у бледных губ. Лихолетье впрягло подвысоченских женщин в войну и работу. В первый же месяц войны подкатился к селу первый, самый страшный вал огня. В здешнем лесу отчаянно сражались наши окруженные части, и женщины были партизанками и связными, медсестрами и кормилицами. Они были не страдалицами, а работницами на той огненной страде. А когда схлынула война, оставив разор и похоронки, опять не было времени предаться горю — если не они, то кто же залечит землю? И только ночи оставались для одиночества и слез. Они, быть может, согнулись бы, сломались, да некогда же, некогда!

И тяжелее всего было тем, кто остался с детьми: чем кормить, как выходить? Они-то думали тогда, что поднимают сирот, а выхаживали они новую жизнь села. Свечка, пронесенная на ураганном ветру, не затухла, защищенная безмерной силой хрупких женских плеч.

Чем глубже вбиты сваи, тем прочнее постройка. Колхоз «Дружба» давно стал миллионером, но кто же не помнит, какие сваи в основании его...

Четвертый раз «Дружба» созывает вдовий сбор. После первого вернулись они домой со специальными удостоверениями, где было сказано, что им — солдатским вдовам — теперь вводятся особые льготы: колхозная надбавка к пенсии, бесплатная вспашка огорода, доставка дров, внеочередной отпуск строительных материалов.

На этом сборе председатель Степан Трофимович Кривописский, третий десяток лет возглавляющий «Дружбу», сказал:

«Мы в вечном долгу перед вами. Вы подняли разрушенное хозяйство, вы сохранили жизнь села. Пусть жизнь помнит об этом».